Таррос приказал им идти вперед, а сам остался у начала свежеотстроенных трибун.
Приближаясь, ребята увидели высокий барьер, состоящих из заостренных кольев, соединенных между собой двойными перекладинами, за которым, на расстоянии в четыре шага был расположен второй полутораметровый барьер, чуть ниже внешнего. Внутренний барьер представлял из себя изгородь, с горизонтальной перекладиной наверху, образующей перила. Между этими барьерами на равном расстоянии в три шага находились солдаты, задача которых заключалась в том, чтобы не допускать толпу на ристалище и помогать сраженным юниорам.
Размер ристалища был, по подсчетам Эрис, семьдесят на сто двадцать метров. Подойдя еще ближе, её зоркий глаз подмечал каждую мелочь – тщательно выровненная земля была покрыта песком и обильно усыпана соломой. Стоял вкусный запах мокрого покрова – площадку умышленно полили водой для избежания излишней пыльности.
Эрис быстрым взглядом рассчитала, глядя на солнце и кроны деревьев стороны света – границы поля боя и трибуны располагались по их сторонам. С южной стороны трибуна являлась центральной, как выяснилось, предназначенная для судей. Расположенные слева и справа от неё такие же южные, только чуть подлиннее – для знати. Здесь были расставлены кресла и скамьи, наподобие таких, какие парни увидели в столовой. Остальной люд, стекающийся со всей округи буквально на глазах, был вынужден смотреть стоя – под палящим Критским зноем и народной давке.
Под звуки горнов будущее одной из гарнизонов армии Венеции въехало из боковых, отгороженных рвом подготовительных стойбищ меж живого коридора на площадку и выстроилось в строй под знаменами – среди суеты и шума это было чрезвычайно непросто уметь приструнить волнующегося коня, но Эрис и ребята справились, как и их противники.
Горны – и, под улюлюканье, хлопанье и восторженный свист толпы зрелище должно было начаться прямо сейчас.
Горн стих. Трибуны были заполнены. Эрис сквозь щели шлема переглядывалась с командой вдохновляющими мужественными взглядами. Она посмотрела на сидящих на скамье людей: венецианские купцы были наряженными и пестрыми, в богатых одеяниях, навеянных разными культуросмешениями; знатные аристократы же были облачены в нелепые, по мнению Эрис, слишком модные и пафосные, даже граничащие с глупостью, костюмы – они явно проигрывали деловым торгашам во внешнем виде. Простой народ, столпившийся вокруг и ребячество на деревьях представляли из себя невзрачные серо-коричневые пятна. Эрис заметила присутствие прекрасных сеньорит – они сидели отдельно. Их было намного меньше, и наряды их показались для скромной и сдержанной Эрис чересчур открытыми. То ли дело, греческие рубахи и приталеные туники, под которые надевались штаны. Шикарные черные безрукавки, украшенные золотыми узорами народных мастериц – такие удобные, надевались и для работы, и для отдыха. Местные любили украшаться по праздникам. Но даже эти скромные сельские отличительные знаки греков нагло вытеснялись колонизаторами, на моду которых, соответственно, ранее подействовали кочевники – завоеватели. Теперь девушки начали носить одну легкую льняную тунику с длинными рукавами, поверх которой надевалась вторая, без рукавов или с рассеченными концами – мода латинян. Были у людей побогаче и камзолы – соттовесте, без и с рукавами. Под них надевались рубахи – камичи, причем их выпускали через разрезы на соединительных швах в плечах (для удобства движения). В холода надевали giubberello – теплый кафтан со стоячим воротником, с полами со сборками, с поясом или без него. Под низ надевали более узкие, чем у греков штаны – кальцони. У эллинов штаны были широкими на бедрах, и суженными в голенях. Женская мода обычной девушки была похожа на мужскую, только всё было удлиненное. Но известно, что штаны гречанки носили всегда. Это пришло от арабов-захватчиков. Платки молодые с приходом Византии и Венеции больше носить не хотели. Но Эрис не чуждо было знакомство с новым, и она тоже наряжалась, как большинство, не пренебрегая ни тем, ни другим. Вопрос был только в финансах – иногда больше года ей приходилось носить затрепанные платья, а она вела энергичный образ жизни. Девушка виртуозно штопала, зашивала, вышивала и всячески маскировала подпорченную одежду. Но это всё же лучше, чем облачаться в лохмотья брата. Помнится, как в детстве она ждала, когда его штаны или рубаха станут ему маленькие, чтобы приглянувшаяся Эрис не девчачья повседневка по праву унаследовалась ею. Теперь она сама копила на свои расходы, делая дома и тяжелую земельную работу, увеличивая скромный товар, за которую получала вознаграждение от бабушки, и более кропотливую – сушка яблок, изготовление сыра, колка орехов, забивание кур, даже красивые рекламные каллиграфические надписи, каких не было не у одной торговки. Все это по копейке-другой собиралось девушкой и тратилось с умом. Такой подход не позволял легкомысленно полагать, что гроши можно тратить бездумно. Ей с детства было привито понятие – чтоб заработать, нужно честно трудиться. Чтоб потратить – нужно терпеть и копить. К сожалению, не у всех в семьях так относились к детям – по праздникам бедняки-батраки чтобы одеть и обуть неблагодарных отпрысков из кожи вон лезли, погрязая в долгах. Эрис не нравилось подобное поведение сверстников. Когда она занималась тренировками, одевала одежду тринадцати-четырнадцатилетнего мальчика, и сейчас её сухое, жилистое, ловкое тело невозможно было отличить от тела поджарого парня, благо и ростом она была метр семьдесят. Ее, замаскированную, могла выдать разве что излишняя грациозность и изящно тонкие вытянутые кости как у лани, но это было от природы – с этим уже ничего не поделать.
Командир Таррос сидел в самом центре южной трибуны. Он провел пламенную речь на венецианском – заумь, из которой Эрис и мальчишки поняли лишь одну треть. Только Софос стоял, внимая. Зато Сан Марко загорелись, воспряли и запылали от его слов, смотря на своего учителя благоговейно. На самом крае последней трибуны рядком сидели наставники остальных систиер. Там же находился и Яннис – глядя на них, он всем видом подавал сопереживающий вид. Но по правилам жезл правления был в руках самих ребят. К всеобщему удивлению, Таррос провёл речь и на греческом.
– Pax tibi, Marce Evangelista meus! Слава Венеции! Слава Кандии! Слава Великому Дожу! Мы собрались сегодня здесь, чтобы юниоры Кандии померились силами друг с другом! В честных поединках мы с Алессандро, который только ночью прибыл из Венеции, – он указал на сидящего рядом с ним похоже одетого и статного, с честью кивнувшего головой, мужчину. Он был примерно одинакового с Тарросом возраста: на вид около тридцати пяти лет, с черными прямыми короткими волосами, такими же угольно-огненными глазами и правильными, аккуратными чертами лица, на которых рисовалась образованность и благородство. Это был тот человек из крепости, с которым Таррос прошел мимо Эрис, – И помощниками выясним, какая из систьер достойна того, чтобы пополнить костяк нашей могущественной, непревзойденной армии! Надеюсь, такие зрелища впредь будут происходить регулярно, ведь их целью является популяризация армейской подготовки молодежи Кандии, развитие в них чувства патриотизма и верности Родине – доблестной Венеции!
– Вот брехня. – тихо сказал Никон, стоящий рядом с Эрис, на что та лишь улыбнулась. Ей нравились ораторские, красивые, пылкие речи про армию, мощь, силу. Но как бы отнеслись её предки к патриотизму, который им прививали колонизаторы? Католики изгоняли православных, а молодежь вступает в ряды изгоняющих. Неизвестно, что бы сказала ее бабушка. Впрочем, известно…
Но всё ж, торжественная речь, приправленная церемониальностью, вошла в сердце бравой девушки и с энтузиазмом подстрекала её боевой дух. К тому же, удалой вид сурового Тарроса таинственно вдохновлял ее.
– Алессандро, подбодри ребят. – попросил Таррос на венецианском. И тот начал. Он говорил не так впечатляюще, как командир. У него получалось убеждающе и уверенно. Сан Марко лопались от удовольствия. Затем он снизошел повторить то же на эллинском:
