Я бегу, как сумасшедшая, я не думала, что во мне еще есть силы бежать, я не думала, что смогу, но я бегу, продираюсь через ветки, прочь от города, я так давно не выходила из дома, и я думала, что сущности, о, сущности сожрут меня, как только я ступлю за порог своего безопасного пузыря – дома Андреаса, крепости, которую он для нас любовно соорудил, я думала, я так много думала, теперь я не думаю вообще, я бегу так, будто за мной гонятся.

Боль, боль, боль захлестывает меня волнами, боль накрывает меня с головой, боль, но мне не больно, мне не больно, кому же тогда больно?

Я бегу. Я бегу, мне надо успеть.

Но куда я должна успеть? Умереть ведь, кажется, всегда успеешь.

Я думала, они раздерут меня на клочки, но они указывают мне дорогу, у меня в голове столько мест, у меня в голове четкая карта, и они знают, где это найти, они знают, где найти.

Где мне найти себя, может быть, они тоже знают?

Я выхожу из дома утром, я выбегаю из дома утром, забыв переодеться, прямо в домашнем, мои локти в крови и моя футболка с птичкой изодрана, во рту кровь, и кровь из носа, кровь, кровь, кровь, все это значит, о, это значит, что я живая, я совсем живая. Я кровоточу и значит я жива, и значит я существую, и значит я здесь.

Сущности хватают меня за плечи, помогают подняться, ну же, давай, давай.

И я должна успеть, господи, я должна успеть, я это смогу, я действительно это смогу.

Приходила Лана, не сказала ни слова о том, куда я так спешу, куда я должна успеть.

И деревья кругом, чертовы деревья, я умру здесь бездарно, безвестно, как загнанное животное, беги, ну же, беги, тебе нельзя опоздать, беги, прошу тебя, беги!

Я поднимаюсь снова, пока не падаю, пока собственное тело – мерзкий предатель, не изменяет мне. Подло, подло, так подло. Я давлюсь слезами, то ли потому что я опоздала, то ли потому что мне больно, мне так больно, эта удавка на моей шее смыкается и смыкается бессмысленно. Ничего не получается. Ничего не получается. Я царапаю ногтями землю, силюсь подняться.

Я не смогу подняться еще две недели точно, но это сейчас неважно.

Андреас находит меня здесь, Андреас выглядит обеспокоенным двенадцать секунд ровно, а после его лицо станет непроницаемым. Как всегда. Не выражающим ровным счетом ничего.

Андреас поднимет меня на руки. Андреас отнесет меня домой.

Андреас будет говорить что-то успокаивающее в ухо, но запомню я только одно, – Теперь-то ты понимаешь, что мы пропадем друг без друга?

Я киваю судорожно. Я понимаю.

***

Это не то, как живут нормальные люди. Это не жизнь. Это не то, как нормальные люди чувствуют.

Не возвращай меня к жизни. Я не хочу, чтобы ты возвращал меня к такой жизни. Я не хочу. Я просто не хочу. Не нужно. Отпусти.

Ты не принадлежишь этому месту.

Ты здесь чужая.

Ты потерялась по дороге.

И ты не можешь, не знаешь, как вернуться назад.

Бедная дурочка.

И потому я засыпаю, шепча себе под нос: одна я чувствую себя в безопасности, одна я в безопасности, одна, одна, одна.

Много позже я узнаю, что в день, когда я убежала от Андреаса, замечательно серый, невозмутимый день, один юноша, одаренный от природы даром к эмпатии, принял решение. Он слышал чужие чувства, мог их даже направить, и никак не мог перестать, никак не мог их заблокировать. Никак не мог перестать чувствовать. Так вот, этот юноша, его звали Илай, и в момент, когда я потеряла контроль над собой, он, крепко привязанный ко мне эмпатической связью, вещи, которые мы друг с другом делали, в самом деле, были удивительны, оказался затянут в тот же водоворот безумия. Так наша история стала историей путешествия ко дну бездны.

Я думала, что умирала я одна. Оказалось, что умирали мы вместе.

В тот замечательно серый день, когда я спешила навстречу смерти – я спешила навстречу чужой смерти. Я спешила навстречу к нему.

В тот замечательно серый день он также встал с постели, он приготовил завтрак, выполнил свою работу, а после этого набросил веревку себе на шею.

Так жить было невозможно. Мы не жили. Никто из нас не жил, и, если утверждал обратное – это было подлым обманом.

Его нашли. Я бы не успела все равно, его нашли. Меня нашли тоже.

Мы были там, он и я, мы были там, мы почти друг друга коснулись.

Вся ирония заключалась исключительно в том, что нас там не было. Они говорили о нас, они видели нас, называли его по имени, меня называли чужим.

Но это не мы. Нас там не было.

В Доме на краю света живет тишина, живет покой, простой, человеческий.

Зачем я приезжаю на самом деле?

Ищу утешения в знакомых объятьях Дома, как искала когда-то у Альбы, оба принимают меня, неизбежно, неминуемо. В любом состоянии, измученной, усталой, больной, счастливой до ослепительного сияния.

Голос Илая в моей голове произносит четко, почти с нежностью: Ты светишься, будто греешься изнутри.

А мне смешно, мне чертовски смешно, даже когда холодно, когда почти нечем дышать, его голос, о, его голос звучит все равно. В Доме на краю света, в моей голове.

Как можно пережить столько, пройти ад и вернуться, изодранными, исцарапанными, зализать друг другу раны и при этом однажды проснуться чужаками?

Я отворачиваюсь. Не хочу его слушать, слушаю собственное дыхание, считаю вдохи и выдохи до тех пор, пока единственный голос, который не остаётся в моей голове – мой собственный.

Я слушаю его.

Это чертов фарс, отказаться от собственного имени, собственной идентичности, я вспоминаю себя и вспоминаю себя-Фиону и этим двум девушкам никак найти общий язык, не то, чтобы нам хотелось.

Все то, чем я дышала, было ей чуждо. Фиона забывала дышать вовсе. Ей никто не позволил.

Я не спрашивала разрешения. Сейчас я понимаю особенно четко: если бы кислорода на двоих не хватило, я бы хотела быть той, кто останется. Я и осталась.

(Все было иначе. Интересно, он помнит, как все было иначе? И если нет, то как он смел забыть? Илай и его-мой ограниченный запас кислорода.)

Я не знаю, на самом деле, до сих пор не знаю, в какой момент все завернулось по этой спирали. Мы просто нашли себя в этом неловком положении, Андреас с больной умирающей на руках, он не имел права говорить мне о любви и не имел права играть в любящего супруга. Игры заходят слишком далеко.

Я, наверное, всегда буду благодарна Андреасу. Всегда буду слышать звук его уходящих шагов. И всегда немного буду его бояться.

И я, я не ищу оправданий собственному безумию, это ледяная волна, она захлестнула меня с головой и едва не утопила. Я потом много рассказывала про ад, про то, что все разговоры будто в аду жарко – нелепая мистификация, в аду чертовски холодно, об этом знают все, кто хоть раз к нему прикоснулся.

Я не просто прикоснулась, я оттуда вернулась. Я не хочу винить ровным счетом никого в том, что со мной произошло, мы все были необратимо потеряны и никто, никто из нас не представлял, что с этим делать.

И Фионе, девушке, которая вернулась из ада, Фионе, которая была смертельно напугана, искала и ждала человека, который не придет. Фионе, Фионе, кроткой и ласковой, Фионе, в которой от меня, от Скарлетт, было чертовски мало, я тоже все прощаю.

***

Это был еще один тихий вечер, вскоре после того, как мы с Илаем снова находим друг друга на крыльце дома Андреаса, как иронично (слышен скрежет и звон бьющегося стекла и по глазам ударяет свет фар, и воздух выбивает из легких, машины, несущиеся в бешеной скоростью навстречу друг другу по одной стороне, решение вывернуть руль навстречу друг другу снова было несомненно обоюдным.)

Тогда мы живем в пригороде, в доме итальянской эмигрантки, ее зовут Нелла и у нее две чудесных дочки, это еще одна из многочисленных знакомых Ланы, Илай возвращается в мою жизнь так, как человек входит в воду с разбега, ледяные прикосновения воды жгут кожу, сделай так еще раз, делай со мной все, что угодно.