Скоро будешь только ты, Скарлетт.

И твои мертвецы.

Кстати, как тебе нравится смотреть в глаза Арту? Судя по тому, что ты здесь – не очень.

Я рычу сквозь зубы, ощущение вяжет меня по рукам и ногам, я пытаюсь сесть и пытаюсь разорвать мутный удушающий плен простыней. Собственных мыслей. Это чудовищное ощущение. Это греющийся, копящийся, оплывающий как отвратительно жирная свеча, стыд. Хватит. Хватит.

УХОДИ.

Уйду я, и что тебе останется? Так и будешь убого тянуться к пустой стороне кровати, обнимать подушку? Ты. Всегда. Будешь. Одна. С тобой что-то не так, с тобой всегда было не так. Собственная мать избегала на тебя смотреть. Это уродство, которое ты носишь как вторую кожу. Которое всегда с тобой.

Вот только во мне не было ничего безобразного, я продолжаю дышать. Четыре – два – четыре – два. Четыре – два – четыре – два. Повторяем.

Вот только во мне нет ничего безобразного. Я просто вижу чуть больше. Я просто смотрю чуть дальше. И в том, что я слышу мертвых..

Да и в том, что я сейчас одна.

Я не одна.

Тик-так, тик-так, тик-так, тик-так.

Я пачкаю пальцы в черной смоле, соскребаю ее со стенок сознания. Пошла прочь. Я не одна. Может быть сегодня. Может быть в эту секунду. Но это мой, мой осознанный выбор. Я не одна. Со мной Дом, а Дом полон воспоминаний, это огромная часть ее души, пусть даже Альбы со мной нет. Я не одна, со мной Дом, настоящий, живой совсем. И эти стены берегут меня, эти стены любят меня. А за этими стенами – огромное море. И я не знаю места лучше. Со мной мой Дом, мои мысли, мое творчество, и со мной мои друзья, даже если их нет здесь. Это всего лишь география. Это набор моментов, которые я выбираю сама.

Тик-тик-тик-тик-тик-тик.

Так.

Я восстанавливаю дыхание. Поднимаюсь. Вот так проще, вот теперь проще и настойчивый голос – мой собственный, в голове, наконец, замолкает. Может быть, я одна. Но это не катастрофа. Вовсе нет.

Я в гостиной Дома на краю света, заворачиваюсь в пиджак Альбы, он до сих пор пахнет ей, до сих пор хранит частичку ее запаха, это ее любимый парфюм и Альба. Только Альба.

Пиджак идет мне просто потому что он шел ей, и я ставлю пластинку, это революционные семидесятые. Ты только послушай, какая музыка! Говорила мне Альба. Секс-революция шла рука об руку с музыкальной, но сейчас.. Сейчас дело не в фрагменте истории. В пиджаке я будто в объятьях Альбы, и я танцую в ее – пусть больше не ее, гостиной.

Это ее место, ее запах, ее музыка, черная смола вымывается из моей системы, страх вымывается из моей системы с каждым движением. Я больше не считаю. Есть только момент, поздняя ночь и аве отсутствию соседей. И музыка, музыка, музыка.

Смотри, бабушка.

Мы все еще танцуем. Мы с тобой все еще танцуем.

В твоей гостиной.

Часы продолжают идти, без ошибок и без сбоя. Тик-так, тик-так.

Тик. Так.

Я ненавижу конференции. Всей душой, всем сердцем. Школьные конференции всегда о вымучивании и об унижении, мне неинтересна моя работа по биологии точно также, как она неинтересна никому из здесь присутствующих, включая жюри, которое призвано нас судить и, хотя бы пытаться изобразить заинтересованность. Миссис Нелепая Прическа смотрит мимо нас, очевидно недовольная кучкой претенциозных школьников, что они о себе мнят, как бы говорит ее лицо. Миссис Мутная Овца бормочет неловкий комментарий от лица совета на тему чьей-то еще работы. Мистер Бедный Придурок, очевидно озадачен только тем, как бы сбежать поскорее, а еще председатель жюри, посмотрите на него, клянусь, этот урод строил мне глазки.

Это все не моя идея, если что. Это искрометные комментарии человека сзади. Свою работу он уже защитил и последние полчаса занят только тем, что комментирует все, что слышит. Что не слышит – переспрашивает и требует развернутого комментария.

Я в третий раз прошу не задевать мой стул, сижу прямо, он.. Другой. У нас в школе таких нет: разбитая губа, партаки – с любовью или нет, понятия не имею, сделанные в домашних условиях татуировки в самых неожиданных местах. Мне кажется, нос у него был сломан, когда он ловит взгляд, он мне не улыбается – я бы тоже не улыбнулась, он скалится.

– Принцесса, – тон насмешливый, бейджик на пиджаке школьной формы безусловно говорит «Скарлетт», но он его игнорирует, словно пробует, кусает его и сплевывает им на пол или прямо мне в лицо, неважно, мне кажется, он бы с одинаковым успехом мог сделать и то, и другое, – Принцесса, работа у тебя была, честно скажу, слабовата. И тезисы меня не впечатлили.

Я могла бы ответить примерно сотню вещей и послать его в тысячу удивительных мест, я могла бы сказать, что я абсолютно не пытаюсь его впечатлить. В итоге я хлопаю глазами, совершенно потерянная, у него глаза темные такие, почти черные, зрачки чуть расширены, он же не может быть под чем-то? Я имею в виду.. Мы в общественном месте?

Но он смотрит мне в лицо и я чувствую знакомый зуд в пальцах, я не доставлю ему такого удовольствия, как просто задать этот вопрос.

Мысли щекочутся.

Я могла ответить сотню вещей, в самом деле, это никогда не было для меня проблемой, мне пятнадцать, ему по виду тоже, когда он скалится в очередной раз, его губа еле заметно начинает кровить.

Господи, этот мальчишка вообще умеет улыбаться?

– Тогда хорошо, что ее писала не я, – бросаю неловко, наугад, пытаюсь защищаться. По факту – нелепо пялюсь ему в лицо, молодой языческий божок, он будто вырезан из дерева.

– В самом деле?

Он усмехается, понимает, что поймал меня.

Он поймал меня, черт бы с ним. Черт бы с ним.

– Твоя, на самом деле, тоже так себе. Не впечатлила, знаешь. Или может быть это твои навыки как презентующего?

Я пытаюсь укусить в ответ, но в голове щекочет, будто все мои мысли, все мои мысли. Вот они. Разложены.

И путаются, путаются, путаются. Я отворачиваюсь, когда чувствую, что краснею.

***

Мы сталкиваемся в конце конференции, оба отчаянно зеваем, я успеваю подслушать, что он из той безумно странной и безумной продвинутой школы с религиозным уклоном, и потому когда я вижу надпись на его футболке «Когда я встаю на колени – это не для того, чтобы помолиться», я усмехаюсь, – Мне нравится, – указываю на футболку, и, когда он склоняет голову в шутовском поклоне, я чувствую, как он снова демонстрирует восхитительный оскал.

Эта ухмылка, усмешка, черт знает, зубастая, делает со мной удивительные вещи. Снимает кожу. И возможно одежду.

Его присутствие, то, как он пахнет, я почему-то думала, что будет неприятно, но пахнет чистотой, и когда я дотрагиваюсь до него – он почему-то вздрагивает, но перехватывает мою руку прежде, чем я действительно успеваю ее отдернуть.

Его присутствие, как и его ухмылка, делает со мной удивительные вещи, я не хочу на него смотреть. Но продолжаю все равно, – Дать поносить?

Мы смеемся. Я могу пережить, наверное, что угодно, но не звук его смеха, это хорошо, это ослепительно, я разрешаю себя поцеловать – я не знаю, почему. Возможно, только поэтому.

Это не является разрешением в полной мере, мы просто заворачиваем за угол, коридор тихий, остальные секции еще не закончили свои выступления, и я оказываюсь полностью им захвачена, примерно с той же силой, с которой я ловлю его: в фокус или в объятья, это неважно.

Обычно я так не делаю. Я все еще проваливаюсь в его запах, пытаюсь его запомнить, впечатать буквально в память, он пахнет чистотой, он пахнет чем-то еще – вероятно им, и когда вечером я буду нюхать собственные волосы, он все еще будет здесь, и мне все еще будет это нравиться.

Я разрешаю поцеловать себя – без разрешения – всего один раз, пропускаю язык в рот, отвечаю запальчиво, неумело и кусаче, до этого я целовала только Лану – это ровно то, что делают подружки, если надолго остаются без присмотра.

Давай попробуем, ну же, будет забавно.

– С ума сойти, – говорю еле слышно, когда он отстраняется, у него вид человека, который открыл новую вселенную – потом он скажет мне, что не ожидал, что я захочу до него дотронуться. Потом он скажет, что напрашивался на удар по морде, но никак не на поцелуй.