Где же ты?

Мы со смертью были давними подружками, но отчего-то она не спешит открывать мне карты, не спешит признаваться. Мои глаза, привыкшие видеть слишком много, остаются надежно закрытыми темной, непроницаемой повязкой. В другой ситуации мне бы это понравилось, но сейчас я чувствую себя слепым котенком, я чувствую себя фатально потерянной.

Она сделала для меня так много, я для нее не могу малости.

Что если Альба где-то застряла? Что если Альба ищет меня, ждет моей помощи, а я вовсе не спешу ей навстречу? Что если я заставила ее душу ждать слишком долго? Что если я не смогу помочь?

Что если Альба вовсе никуда не уходила?

Где ты? Где ты? Где ты?

Мои воспоминания о ней, запечатанные в стены Дома, кажутся какими-то карикатурными, как может мое сознание, моя хрупкая человеческая память вместить так много? Ее руки, пахнущие неизменным, любимым кремом, что-то на основе розы. Ее привычку напевать себе под нос и катастрофическую ненависть к готовке, ее плавные движения? Как можно вместить ее, со всеми ее несовершенствами, ее безупречный вкус в одежде и безобразный вкус в мужчинах? Полагаю, разговоры о генетике все же не миф. Ее улыбку, меняющую все ее лицо, и тон, которым она разговаривала с моей матерью. Я все забывала, что они родственники. Тон, которым мать ей отвечала.

Альба не умещалась в моем сознании, ее не было в Доме на краю света, ее будто нигде не было.

Но ведь мы не уходим в пустоту, мы не исчезаем, не пропадаем бесследно, я это знаю точно.

Дом на краю света приветствует меня, по-прежнему пропитанный дыханием моря, ослепительно белый, море здесь не знает, что такое штиль. Дом на краю света был самым живым из домов, что я знала, им и остается, заключает меня в объятья, на секунду я слышу его голос «С возвращением, Скарлетт, дорогая». И мне снова четыре, мне снова шестнадцать, мне двадцать восемь, я – голодное цунами и я ищу правду.

Дом на краю света тем и хорош, что принимает любой: и маленькой принцессой, и угловатым подростком, и художницей в вечном поиске, ему неважно, он любит чуть дальше, смотрит чуть глубже. Напоминает свою хозяйку. Не только ты осиротел, хочется сказать Дому, он, конечно, слышит.

Я бы никогда не перепутала его голос с голосом Альбы, ее – низкий, с хрипотцой, еще одна вещь, которую я от нее унаследовала.

Нас связывает так много, больше нас только разделяет.

Сумка остается у порога, продукты тоже, когда я поднимаю рубильники, возвращая Дому внутреннее освещение, клянусь, мне кажется, что спустя столько времени я возвращаюсь домой. В том глубоком смысле, когда Дом – это чуть больше, чем просто здание, где ты бросаешь уставшие кости.

Альбы нет. Бруно нет. Детство живет на чердаке и закрывается от меня перемазанными краской ладонями.

Дом на краю света теперь действительно мой.

Чудесами хочется делиться и это самую чуточку больно, самую чуточку жалит: мое убежище остается неразделенным.

Больнее только то, что в какой-то момент я ловлю себя на том, что тишина в Доме на краю света становится привычной.

Сон повторяется один и тот же, в последнее время все интенсивнее, я прячу продукты в холодильник, а перед глазами все еще стоит неподвижная фигура у моря. Дом кажется одиноким. Дом кажется пустым, я стремлюсь его наполнить. Все без исключения решили, что это не попытка разрешить новую проблему, а волевое решение убежать от старых. Ты всегда бежишь, Скарлетт. От старой любви и от новой, от всего, что в старой жизни было важного, от того, что важность этих событий меня будто перевесила и в какой-то момент показалось, что я не справляюсь. Ты убегаешь от Илая и внутренне бесишься, что он не пытается тебя удержать. Ты убегаешь от Арта, чтобы не дать приблизиться. Ты убегаешь от Эллисон. Убегаешь от Ланы. От Мораг. Больше всего ты бежишь от самой себя.

Меня продолжали спрашивать, ты это делаешь потому что боишься? Просили о честности. Я это делаю потому, что иначе не могу, и неважно, от старого я бегу или к новому, скучаю по ней невыносимо или не могу смотреть кому-то в глаза. Решение находит меня утром после очередного падения в ледяную воду вместе с женщиной из сна. Решение находит меня, когда я просыпаюсь, прочно селится в голове, прорастает в кости. Я ловлю себя на мысли о том, что быть уверенной хоть в чем-то – чертовски приятно.

Что если я бегу не отчего-то, не навстречу чему-то, я просто прихожу в движение и каждая секунда кажется мне прекрасной?

Холодильник заполнен и чайник греется на плите, Дом все еще пуст, я все еще чувствую себя неловко, будто подглядываю, но слушаю, слушаю, слушаю.

Голоса находят меня, приходят издалека, шепчут, мягко проскальзывают в уши, кто-то приветствует меня как родную, поздравляет с возвращением. Чье-то внимание жадное, кто ты, кто ты, кто ты.

Все это сплетается в единую какофонию звуков, в ней ничего гармоничного, голоса зовут меня, голоса шепчутся с морем.

Шальная надежда одолевает меня, я подрываюсь на ноги, я бегу к окну, отчаянно надеюсь, вдруг, мне ведь послышался, правда послышался собачий лай, на секунду мне кажется, сейчас я увижу ее, прямую, белую, мою Альбу, с любимым догом. Бруно всегда любил нас безмерно, всегда был жуткий добряк. Альба смеялась, Милая, стоит ли заводить мужчину – я, пожалуй, заведу собаку.

На секунду мне кажется, что это приключение закончится, едва успев начаться, что ответы мои совсем близко, ждут меня, что их можно будет послушно есть у Альбы с рук, я с ней была совсем ручной, совсем ласковой.

Но за окном шумит и волнуется темное море, тени выходят из него, выстраиваются, тени – ничего общего с этим миром не имеют. Тени не принадлежат этому миру, этому времени, тени смотрят сразу мне в душу, мы знаем друг друга.

Всех их поглотило море, женщина в костюме, кажется, девятнадцатого века, если бы я что-то в этом понимала, поднимает руку, приветствуя меня.

Их глаза давно застыли, ищут меня, ищут меня, неизменно находят. Я называю их сущностями. Альба говорила, что не удивится, если однажды я открою проход прямо на ту сторону. Случайно. За завтраком.

Альба была первой, кто мне поверил. Сущности, души, мертвые – называйте как угодно, просто были первыми. Они всегда были первыми.

Женщина склоняет голову, ее спутники остаются рядом, никто из них не приближается к Дому, они замирают неподвижными. Я знаю, что они ждут. Знаю, что они будут здесь завтра.

Они приходят. Они остаются.

Они приветствуют меня Дома.

И остаются сплошным напоминанием о том, о чем я никогда не могла забыть по-настоящему, их холодные взгляды и бесплотные ледяные руки. Напоминание о давно пережитом страхе, легкое касание существующей цели – подарить голоса каждому. Каждая страничка, каждое действие приводит меня к заполненному сущностями берегу моря. Каждый шаг говорит об одном и том же. О том, о чем мне никогда не удавалось забыть до последнего, пока я не перестала пытаться, пока это не стало моей нормой. Чем-то привычным, неотъемлемой моей частью.

Призраки – это не вымысел.

Это случается четыре года назад. Это ощущается с той же фантастической четкостью сегодня. Мы повторяем друг друга и переживаем друг друга заново.

При взгляде на Мораг мне больно. При взгляде на Мораг мне тошно, я не могу даже понять, тошно мне от себя или тошно от нее. Мне хотелось, черт возьми, мне действительно хотелось, чтобы она изменилась. Чтобы все произошедшее ударило по ней также сильно, как по мне. Она остается непогрешимой, ее белоснежная блузка, ее идеальная укладка, ее прямая спина. Она остается невозмутимой, смотрит на меня, поджав губы.

Я не называю ее мамой – она не была мне матерью, хотя мы обе любили притворяться, играем в дочки-матери до сих пор. Может быть, наша семья была бы чуть больше похожа на семью, называй мы друг друга «мама», «бабушка», «дочка», говори мы друг другу о любви? Люби мы, в конце концов, друг друга?