Мой тихий ангел.

Я не слышу тебя больше. Я больше тебя не вижу. Я больше не ощущаю твоего присутствия. Прошу, не оставляй меня, не оставляй меня здесь одну. Не покидай меня, мой тихий ангел. Я так устала, я так ослабела. Я больше не могу, я не могу этого сделать.

Мой тихий ангел, ты все еще здесь?

И я вспоминаю, вспоминаю, вспоминаю. Вспоминаю без вспоминания, конечно же. Но так тепло.

***

Тело под одеялом – тонкое и изломанное, дышит медленно, будто через раз. Тело измученное, тело разрушается изнутри, не в состоянии выдержать такого давления. Тело похоже на треснувшую яичную скорлупу, все из него утекает. Сама жизнь. Не в силах остаться подольше, не в силах удержаться. Тело комкает в тонких, костлявых уже почти пальцах одеяло. Волосы светлые, путаются закрывают лицо.

Это тело – не я. Меня здесь нет.

Сестры пытаются ее накормить, все тщетно, с нулевым результатом, отворачивается. Матушка-настоятельница, ее грозная фигура, она привыкла возвышаться над всеми, могла бы согнуть девчонку, могла бы заставить ее перестать быть, но она, похожая на пылинку, все держится.

– Если так продолжится, долго она не протянет.

Она умирает, умирает медленно. Становится все меньше, взгляд становится все более пустым, выпитая, выжженная, вымученная. Глаза были большими и раньше, сейчас они похожи на огромные, пронзительно голубые провалы. Раньше была ярче, раньше была ослепительна, теперь цвет будто вымыли.

Она – это не я. Кто я? Меня здесь нет.

Она не реагирует, реакции притуплены и движения медленные, вставать слишком сложно, дышать слишком сложно, жизнь утихает, растащенная жадными мертвыми, она иногда пытается смахнуть чужие воли-щупальца, но ничего не выходит, сил осталось чуть.

Уходить безымянной страшно. Уходить вот так еще страшнее.

Вытирая рот тыльной стороной ладони, пытаясь сесть. Все тщетно.

Гул в ушах не замолкает ни на секунду, они не дают ей спать.

Живые не дают ей спать и жить тоже, она никогда не знает, кто окажется добр, а кто во время встречи – о, я так скорблю о своем дедушке, не могли бы вы помочь?

А рука, мерзкая, горячая, обжигающая, трогает коленку под столом, она еле живая, такая ведь не откажет? Кто же вам позволил? Она не двигается. Монахини спихивают руку грубо, уводят прочь, все это – насилие. Насилие – это все, что ей осталось.

– Как ты?

Она качает головой, молчит, не чувствует ничего. Совсем ничего. Даже если очень хочет. Омерзение написано у них на лицах.

У нее – ничего. И ничего не осталось.

Она – это не я. В ней ничего моего. Иначе смотрит, иначе сидит.

Она – это не я.

Меня здесь нет.

***

Рыжая женщина появляется в комнате посреди ночи, она похожа на олененка, глаза карие и глубокие такие. В ней столько непонятного, необъяснимого, головокружительного тепла.

Девушка, хозяйка комнаты, поворачивает к ней голову, смотрит долго. Оленьи глаза впиваются в нее, не сводят жадного взгляда. Они могли бы быть похожи, во всяком случае, сейчас они похожи точно. Даже не потому что одна мертва совсем, безвозвратно и больно мертва, а другая почти мертва, балансирует на самом краю.

Рыжая девушка смотрит на нее долго, наконец, решается, касается руки, осторожно, пальцы быстрые, похожи на прикосновение перышка, – Здравствуй. Меня зовут Камилла.

Камилла кажется красивым именем, но выводы делать мучительно трудно, все делать мучительно трудно. Она улыбается через силу, не сводит с Камиллы взгляда, на нее смотреть приятно. Ее, наверняка, кто-то очень сильно любил, таких всегда любят.

Она не помнит, когда в последний раз смотрелась в зеркало. Но знает, что к списку эпитетов сможет добавить – нелюбимая.

(Моя, милая, мертвая. Почти.)

– Извини, что я не представляюсь. Не могу.. Вспомнить. Что с тобой случилось, Камилла?

Следы насильственной смерти она угадывает легко, для этого почти не нужно присматриваться. Для этого не нужно вглядываться и вчитываться, все становится таким прозрачным. Вот они, отпечатки чужой воли, гнут к земле, гнут. Пока не переломится. Смотрят холодно.

Камилла – добрая, нежная сущность, вздрагивает. И качает головой, поспешно.

– Это неважно сейчас. Что случилось со мной – это совершенно неважно. Я здесь не за этим, но послушай, ты слушаешь?

Она кивает, медленно, глаза держать открытыми трудно, себя держать трудно, все ускользает из слабеющих пальцев. Но она остается.

– Он идет. Он идет, слышишь, он идет к тебе. Он совсем скоро будет здесь! Он идет за тобой.

Кто идет? Кто-то идет за мной?

Присутствие. Присутствие живет в душе, забытое и замученное, задавленное, почти несуществующее.

Кто идет? Кто же?

– Пожалуйста, продержись еще немного. Совсем немного нужно продержаться, слышишь? Он придет. Он обязательно придет. Все будет хорошо. Он может показаться очень жутким, но это не так. Ты должна знать, ты должна понимать, он не чудовище. И напомни ему, напомни ему, пожалуйста. Помоги ему. Прошу тебя, помоги ему. Скажи, что я приходила. Скажи, что я смотрю за ним. Я за ним присматриваю. Передай ему, попроси его. Нам нужно пойти дальше, мне и ему. Но пока он такой, пока все так, я не могу, не могу его оставить. Прошу тебя. Передай ему. Передай ему, что он все еще может любить.

Я силюсь посмотреть на нее. Посмотреть в нее, заглянуть.

– Ты поэтому не уходишь?

Она мотает головой, волосы падают, падают ей на лицо, мне хочется до нее дотронуться, я протягиваю руку, все путается.

– Пожалуйста, продержись еще немного. Совсем чуть-чуть. Я так здесь измучилась.

Камилла, добрая и нежная сущность, не рвет меня на части, тычется лицом в открытую ладонь, – Пожалуйста. Пожалуйста. Ты сможешь? Еще немного. И все станет хорошо.

Тебя ли, нежную, перед смертью было мучить? Тебя ли, славную.

Мне хочется ей помочь отчаянно, даже если это будет последнее, что я в своей жизни сделаю.

Очень может быть, что последнее.

– Я постараюсь. Очень сильно.

Он идет. Он идет.

Присутствие, теплое, едва живое. Живет в душе, не замолкает ни на секунду.

Он идет. Я не знаю, кто он, не знаю, понятия не имею.

Но так хочется.

Впервые, впервые так отчаянно чего-то хочется.

Я устала. Я измучена. Я себя еле слышу.

Но у меня есть крошечный комочек, надежда, Камилла мечется в углу комнаты, пока не затихает у меня на коленях.

Я дождусь. Я дождусь. Я обязательно дождусь.

Я думаю о тихом ангеле прежде, чем отключиться. Ночью нас никто не трогает, ночью удивительно тихо. Я думаю о тихом ангеле. Думаю о нем постоянно.

Не покидай меня.

Найди меня.

Я жду тебя.

Я здесь.

ФИОНА

Это могло убить меня. Мне, на самом деле, хотелось бы.

***

Он действительно приходит, не заставляет себя долго ждать, и он кажется огромным, он кажется сильным таким.

Раньше мир заканчивался для меня каждый день и начинался заново утром. Перспектива конца света или даже смерти, все это меня не пугало, давно перестало, если честно.

Андреас какой-то всеобъемлющий, ловко занимает свое место в моем мире, выстраивает его вокруг себя. Андреас спокоен, всегда невозмутимо, невыразимо спокоен. В его спокойствии было что-то пугающее.

Как невозмутимо он тащил меня через толпу, как с той же невозмутимостью сказал, что бояться мне больше нечего, Андреас мог бы показаться непробиваемым, возможно, им и являлся бы. Каменный языческий истукан, которому давно забыли приносить кровавые жертвы.

Если бы я не видела минуты его слабости, я бы могла обмануться и забыть, что он был человеком. Минуты, когда он был напуган, когда вспоминал свою жену, Камилла уходит от нас, мы отпускаем ее вместе, он никогда не называл меня ее именем. Но мне кажется, ему бы хотелось. Иногда. Самую малость. Я не обижаюсь на него.

Я не помню о своей жизни «до» практически ничего, чем дальше мы от монастыря, от города, от моего одиночества, Андреас говорит со мной, проводит рядом много времени, не оставляет одну, пока я сама не говорю ему, что готова. Андреас возится со мной как с больным ребенком, разминает слабеющие ноги и плечи, от его прикосновений неловко. Андреас красивый. А я больна. Я чертовски больна. Он говорит мне о безопасности, о том, что теперь со мной ничего не случится, эти люди не придут за мной. А мне страшно, мне с каждым его словом страшнее. Спрячь меня. Укрой меня. О себе говорит неохотно, сквозь сжатые зубы, всегда так говорит, если честно. Андреас – надежен, как сейф. И также наглухо закрыт, я иногда скребусь под дверью и прошу впустить меня.