Я кусаю его посильнее, он шипит, но все еще не отодвигается, я в этих руках пытаюсь согреться, нахожу его на той стороне кровати, что раньше принадлежала Илаю, нахожу его там, где раньше видела Илая и даже подушка Илая теперь пахнет Артом. Я никогда их не путала, никогда не звала одного именем второго. Но вот вещи Арта находятся в моей квартире и его сообщения, его голос там, где раньше был.. Это странное чувство, всегда мрачная смесь удовлетворения и стыда. Жуткой, жуткой совершенно вины. (НО ЭТО НЕ МОЯ ВИНА)

Но отчего так тепло?

Тейт и Лана говорят мне: ты разучилась брать. Если ты хочешь чего-то, просто делай.

Илай однажды говорит мне: мне все равно, с кем ты спишь.

Но я здесь вовсе не поэтому. Не потому что кто-то и что-то мне сказал, помолчите, ради всех ваших святых, помолчите, я не хочу вас слушать.

Я здесь ровно потому что я хочу.

Хочу с первой секунды как его вижу. С той секунды, как встречаюсь с ним глазами и отмечаю, как именно он на меня смотрит. А все остальное. Ну. Это не имеет никакого значения, знаете?

– То есть, я могу закрыть глаза на то, что ты – неповторимый зануда, музыкальный диктатор и не уважаешь классику и все равно просто наслаждаться продуктами вашего творчества?

Gather round all your clowns.

Let me hear them say.

Он щурится, нехорошо, я знаю этот прищур, сейчас наказание обрушится на меня, всегда, всегда играй на опережение, тянусь к нему, с четким намерением поцеловать. Это получается только от знания, от маленького шажка чистого доверия, знаю, что он ждет, вкус на языке уже почти чувствую. Я люблю быть с ним рядом, потому что на его стороне хорошо. Картинка разваливается в первую секунду прикосновения, я знаю, что он бы ответил.

Тони к нам практически влезает, – Нормально. Круто. То есть пока бедный Тони работает, вы воркуете. Замечательно. Слышал же, что спорили. Не поймите меня неправильно, лучше целуйтесь, чем спорьте. Но алло. Кто будет работать? И о чем был спор?

Я отлепляюсь от Арта с неохотой, тот шипит что-то в сторону брата, я не знаю, как они уживаются на этой тональности, если честно. Иногда они пытаются друг друга загрызть, а иногда могут не обмениваться репликами вслух вообще и понимать друг друга все равно. Это какой-то новый недостижимый уровень.

Я сдаю Арта немедленно, с выражением беспощадности на лице, – Этот невежда говорит, что Леннон – претенциозный козел, но во всяком случае согласился с тем, что «Ты должен спрятать свою любовь» – хорошая песня.

Тони сияет: – Это же про его гомосексуальные переживания??

Мы несколько секунд пялимся на него в молчании, – Нет, это рефлексия его чувств. Необязательно гомосексуальных. Чувств. В целом. Вне пола и ориентации.

Тони пожимает плечами, – НО. Песня ведь хорошая. Подождите, вы на протяжении десяти минут цапались и чуть не подрались из-за.. Джона Леннона??!!

Я киваю, не задумываясь, – Безусловно.

Арт не отстает, вид имеет предельно серьезный, – Именно.

Тони сияет, сияет, сияет, нагревается, кажется, безусловно нагревается, в комнате становится душно, – Скарлетт, а ты впустила в свое сердце музыку, раз так горячо о ней споришь!

В моей жизни снова начинает звучать смех в зашкаливающих количествах. В моей жизни появляется музыка.

В одном Тони оказывается прав, безусловно.

Одинокое, одинокое крохотное сердечко, я понятия не имею, смогу ли впустить туда еще хоть кого-то. Но музыка, музыка сворачивается там клубком, звучит, не прекращая.

Heyyou’vegottohideyourloveaway

***

Вещь, которую он играет, звучит почти нежно, я четко знаю, что звучание встает на место, все приходит, эта песня едва ли когда-то станет частью концертной программы, это не песня даже, гитарная партия, но она кровоточит, она совершенно живая. Я закрываю глаза, чтобы лучше видеть.

Мелодия почти нежная, я повторяюсь, мелодия снимает с меня кожу, мелодия целует открытые сочащиеся кровью участки. Это обезоруживающая нежность, которая не щадит никого.

В какой-то момент он ударяет по струнам, добавляет жесткости, на моих глазах рождается то ли шедевр, то ли надежда.

Он не будет исполнять эту песню на концертах, ни за что не будет, я ловлю звуки жадным, приоткрытым ртом.

Не могу отойти еще долго после того, как он прекращает играть.

– Я хочу тебя сейчас видеть, – выдыхает еле слышно в трубку, и я знаю, о чем он говорит, он говорит о той первой реакции, о выражении на лице, о моих реакциях, он помнит, как я выгляжу растрепанной, просящей, как я выгляжу, когда хочу его. Растревоженной, заплаканной, какой угодно.

Но новая музыка – это каждый раз рождение новой жизни.

– О чем она?

– Знающий человек однажды сказал мне, что невозможно отправиться в ад, продраться через все его круги, и выбраться невредимым, без единой отметки. Знающий человек также говорил мне, что пытался, пытался, пытался, пытался изо всех сил. И пытался до тех пор, пока не начал носить свои шрамы как украшение, пока они не стали его второй кожей. Она об этом.

Этот человек – я. Это мой ад. Мои слова. И песня тоже моя.

Я чувствую, что в носу предательски начинает щипать, думала, что плакать уже нечем.

– Почему тогда так нежно? Разве ад может быть таким нежным?

– Разве ад всегда об адской жаре и адских же муках? Есть сотня вещей, которые разрушают и мучают надежнее. Это не всегда грохот барабанов, как думаешь? Это может быть комфорт чужого дома, и все те вещи, которые мы создаем во имя любви или думаем, что любви. Это может быть сущая мелочь. Или тебе обязательно нужен черт с рогами, чтобы это звучало убедительно?

Я качаю головой, утираю лицо ладонью, хорошо, на самом деле, что он меня сейчас не видит. Нежное, самое нежное пламя во имя любви слижет мясо с костей, будто поцелует.

И ты позволишь ему.

Я отзываюсь негромко, после паузы, – Когда увидимся, ты сыграешь ее еще раз? Хочу послушать вживую. И хочу видеть тебя в этот момент тоже.

– Значит, тебе понравилось?

Мы все носим отпечатки, я стараюсь нести их с гордостью, замираю на секунду. Чистое. Чистое чувство.

– Понравилось – это не то слово. Ты ведь не заглядываешь к себе в душу и не выдаешь что-то вроде «мне понравилось, что я там нашел.» Или не понравилось. Но я заглянула в свою душу и меня до сих пор трясет. Самую малость. И волнует. Спасибо тебе.

– Это новая мелодия для 23-28, не знаю, что именно меня вело и пока не представляю, как на это ляжет лирика. Но у меня есть вера в эту вещь.

Я имею ввиду каждое слово.

Это роман двух студий, это роман двух творчеств, мы не лезем друг к другу в души, входим туда деликатно, еле слышно, оставляем свои отметины, все это похоже на поцелуи. Это об уважении, на самом деле.

Прикоснуться к чужой душе – это всего лишь огромное таинство. Не сломать ее при этом – это о доверии.

Мы говорим еще немного, прощаемся быстро, ему нужно бежать, мне, если честно, кажется, что мне нужно бежать тоже. Мне горит. Теперь действительно горит. Слова и мысли набиваются в голову, набиваются в горло так сильно, что становится невозможно дышать.

Мы прощаемся комкано и быстро, оба хотим, чтобы второй задержался хоть на секунду, но отключаемся все равно. Эти вещи, хорошие вещи, их хочется задержать в жизни еще хоть ненадолго, побудь еще немного рядом.

Я чувствую движение, что-то нарастает, что-то бурлит. Что-то множится.

Я делаю это сотню раз. Я сделаю это еще сотню раз, не умею и уже давно не хочу останавливаться.

Коктейль из вины, это почти смешно, вот Илай говорит «мне все равно совершенно с кем ты, главное скажи мне об этом честно. Это не имеет значения, взаимная эксклюзивность для меня никогда не была ключевым моментом.»

О, милый, ты смешной такой, ты смешной такой, мне не хотелось никого другого, это было одурительно забавно. Ты все пытался запихать в свою голову целый мир, весь его распробовать, но вкусы смешивались, пока все не стало для тебя стылым. Бесполезным. Лишенным намека на вкус. Ты все пытался запихать меня в свои представления обо мне же, пока не пережевал, не переломал и не выплюнул. Вот только я осталась. Вот только я всегда остаюсь.