Ее глаза расширились, а тело дернулось, как будто я ударил ее с другого конца комнаты.

Марк шагнул в мое пространство, отчаянно пытаясь заставить меня замолчать, но я наклонился к нему, чтобы держать ее в поле зрения, и крикнул, чтобы она услышала меня сквозь хаос.

- Шарлотта, пожалуйста! Мне нужно, чтобы это прекратилось!

Она закрыла дрожащей рукой рот, в ее глазах заблестели слезы.

- Сядь и заткнись, - прорычал Марк, толкая меня в кресло.

Я сел, но продолжал смотреть на Шарлотту, умоляя ее без слов.

Слезы катились по ее подбородку, когда она начала говорить со своим адвокатом, ее рот двигался со скоростью миллион миль в час, указательный палец был направлен в мою сторону.

Надежда росла в моей груди.

Все еще споря, Таннер и Брэди были выдворены из комнаты, их крики превратились в шепот, когда двери закрылись за ними.

А потом все стихло. Жутко так.

Судья обвел комнату хмурым взглядом. – Кто-нибудь хочет присоединиться к ним?

- Нет, Ваша честь, - ответил за меня Марк.

Шарлотта ответила немного иначе. – Можно мне, пожалуйста, кое-что сказать?

Мое сердце взорвалось.

Судья поднял руку, призывая ее к молчанию. – Спасибо, Мисс Миллз, но я уже достаточно наслушался.

- Подождите… пожалуйста. – Ее испуганный взгляд скользнул к моему.

- Довольно, - бросил он в ответ, и Шарлотта медленно опустилась на стул, побежденная.

От того же самого поражения у меня скрутило живот.

Черт. Черт. Черт.

Судья прочистил горло, а затем развернулся, к несчастью, ко мне. – Как я уже сказал, мне очень жаль, Мистер Риз, но я не могу сейчас принять решение об опеке. Из того, что мне сказали, полиция все еще находится в процессе завершения своего расследования. Как только с вас снимут все обвинения, мы сможем продолжить. Это очень редкий случай, не похожий ни на один из тех, с которыми я имел дело раньше. Поэтому, прежде чем принимать какие-либо решения, я хотел бы лично встретиться с Лукасом Бойдом. Я также назначу опекуна-представителя для этого дела. Он или она будет связываться с каждым из вас индивидуально, включая мистера Бойда, проводить собеседования и домашние визиты, собирать справочную информацию и так далее. Тем временем порядок охраны будет сохраняться.

Мое тело напряглось, и я открыл рот, чтобы возразить, но не смог выдавить ни звука.

- Спокойнее, Мистер Риз. Мы снова соберемся через две недели. И если к этому моменту вы будете оправданы, то сможем обсудить контролируемое посещение в краткосрочной перспективе, пока я не смогу принять окончательное решение.

Моя грудь сжалась, плечи ссутулились, борясь с болью. Две недели казались мне поражением. Прошло уже семь мучительных дней. Неопределенность всего этого медленно обескровливала меня.

Судья продолжал говорить, адвокаты начали задавать вопросы и назначать даты, но я отключился.

Все мои надежды на этот день рухнули.

Но когда я поднял голову, мои глаза снова встретились с ее.

Ее темно-карие глаза, в которых когда-то жила наша общая тьма, теперь горели светом.

- Две недели, - одними губами произнесла она.

- Я не смогу, - ответил я одними губами.

- Я обещаю, что позабочусь о нем. – Она улыбнулась, и, клянусь, это поразило меня, словно молотом.

И это сломало меня во всех нужных местах.

Опустив взгляд, я одними губами произнес. – Ненавижу твою рубашку.

Ее улыбка стала шире, из глаз потекли слезы. – И я тоже.

В груди у меня потеплело, и впервые за неделю мир замедлился.

Она не могла остановить его. Но осознание того, что в каком-то смысле мы все еще были в одной команде, сделало для меня больше, чем что-либо еще в тот день.

- Мистер Риз, - позвал судья. – Вы понимаете?

Я взглянул на Марка, который смотрел на меня, явно не впечатленный рубашкой Шарлотты – или, возможно, тем фактом, что мы болтали с противоположных столов в середине слушания по опеке. Что угодно.

- Да, сэр. Две недели, - ответил я. 

Шарлотта

Мы с Брэди молча ехали домой из здания суда.

Или, по крайней мере, я молчала.

Брэди говорил без умолку.

Главным образом, он брюзжал. Жаловался на судью, адвоката, судебного пристава, кого угодно. Затем он разразился громкой тирадой, сначала о Портере, а потом высказался несколькими нецензурными выражениями и о Таннере.

Я проигнорировала все это.

Я размышляла. И не о безвременной кончине Брэди, хотя эта мысль приходила мне в голову.

Нет. Я обдумывала, как мне, наконец, вернуть свою жизнь.

Как-то утром, когда я сидела за завтраком с Лукасом, а он больше часа говорил о Портере, Ханне, Таннере и остальных членах семьи Риз, я, наконец, узнала очень ценную информацию.

Лукас ушел навсегда.

Мне было больно признавать это, но, тем не менее, это была правда.

Трэвис Риз спал в моей постели каждую ночь. Он называл меня Шарлоттой, а не мамой. Он называл Брэди – Брэди, а не папой. Он называл мою маму Сьюзен и Тома – Томом.

Он мог бы рассказать миллион историй о своей младшей сестре Ханне, но отказывался даже брать на руки сына Брэди, Уильяма.

Он был умным, веселым, добрым и остроумным.

И храбрым. Господи, каким же он был храбрым!

Он любил кетчуп, но ненавидел горчицу (мою любимую). И он любил пиццу, но ненавидел пасту (любимую Брэди). Но, что самое удивительное, когда его спросили, какая у него любимая еда, он воодушевленно отозвался о жареных грибах в «Портерхаусе».

Да. Любимым блюдом десятилетнего мальчика были жареные грибы его дяди.

Я попробовала эти грибы, когда стащила их с тарелки Портера на нашем первом свидании. Трэвис был прав. Они были действительно великолепными. Но я знала, что они были вкусными, потому что я ела их с Портером.

И когда я вспомнила, как мой сын выбирал грибы из куриной лазаньи, которую я сделала однажды вечером, я поняла, что Портер был причиной того, что Трэвис тоже любил их.

Трэвис посещал психотерапевта каждый день, и это, казалось, помогало, но я знала, что он боролся. Он никогда не плакал, по крайней мере, публично. Но я плакала. Много. До такой степени, что мне казалось, будто я тону в слезах. Я была так подавлена, что не могла дышать. Иметь сына, которого я не знала, было тяжело. Так сильно, что я нечаянно передала поводья кому-то, кто, как я надеялась, знал, что делает.

Брэди и Том руководили шоу с того самого дня, как был похищен Лукас, и это не изменилось, когда Трэвиса нашли. Всю прошлую неделю я сидела, сложа руки, и делала все возможное, чтобы свести драму к минимуму. Но ничего не изменилось. И, судя по дерьмовому припадку Брэди, из-за которого он едва не угодил на ночь в тюремную камеру, это никогда не изменится.

- Ты собираешься поговорить со мной? – спросил Брэди, ставя машину на стоянку перед моим домом и выключая зажигание.

Я не ответила и вышла, направляясь прямо к своей входной двери.

- Шарлотта, - позвал он.

Но я была не в настроении выслушивать его дерьмо.

Или чье-то еще, если уж на то пошло.

- Как все прошло? – нервно спросила мама, когда я вошла внутрь, Брэди сразу за мной.

Дверь даже не закрылась, когда я начала дрожать, борясь со смирительной рубашкой пастельных тонов, пока не стянула ее через голову, оставив меня в кремовой маечке и черной юбке-карандаше. – Эта рубашка отвратительна, - заявила я, направляясь к мусорной корзине и выбрасывая ее. – С этого момента позволь мне самой делать покупки.

- Э-э… - протянула мама.

Брэди остановился в дверях и упер руки в бока. – Новое слушание через две недели. Порядок охраны остался прежним.

- Слава Богу, - проворчал Том, притягивая мою маму к своему боку.

- Шарлотта! – крикнул Трэвис, выскакивая из спальни так быстро, как только могли нести его тощие ноги. – Что случилось? Когда я смогу вернуться домой?

- Привет, приятель, - проворковал Брэди.