У дрозда и его спутников округлились глаза.

— За тобой. Собирайся и поедем.

— Прям сейчас?

— Да, моему заду не терпится вновь оказаться в уютном кресле.

— А чего ты? Послал бы кого за мной?

— Ага, а ты бы кого послушал. Собирайся!

— Уже иду… — мечник по мальчишески понурился и подошел к подогнанной к нему одним из стражников, лошади. — Увидимся «Под брошенным якорем»! — Кинул он морякам. — И тебе буду рад, сэр дрозд, найдем тебе более великую цель для расставания с жизнью.

— С кем имею честь! — Рыцарь с болью встал с камня.

— Принц Мердок. — Вместо мечника ответил Тойнби.

«Бастард…, сраный Всеотец, я чуть не пролил королевскую кровь».

От осознания несовершенного преступления

Рыцарь упал га колено, кажется, забыв про боль в ноге?:

— Простите, милорд, я не знал, что поднимаю руку на особу королевской крови.

— Пустое, — бастард осушивал уже чужую флягу с вином — перед моими братьями так падать будешь. Тойнби, вино дрянь. — Он отдал флягу командиру стражи.

— Я водой разбавил. Не люблю крепкое.

— Сволочь — Протянул мечник и послал коня за эскортом.

Дрозд встал лишь когда алые плащи стражников скрылись за песком.

— Мне бы можно было бы и по скромнее эскорт. Брат приехал?

— Ты только проснулся? В городе об этом только и говорят! — Сэр Тойнби усмехнулся. Любил он этого засранца.

— Видимо, не в той части, в которой я был.

— В которой ты пил! Боги, лошади приятнее пахнут, чем ты. Ты же сын короля.

— Незаконнорожденный….

— Плевать! Ты носишь королевскую фамилию, ты единственный признанный бастард! Не забывай об этом.

— Я и не забываю.

— Что ты не поделил с эти рыцарьком?

— Да так, пар решили выпустить.

— С иллирийцами в битвах надо было выпускать.

На это Мердоку ничего не нашлось ответить.

***

В королевском склепе было всегда холодно, какая бы жара не наполняла столицу, здесь можно было довольно-таки легко промерзнуть. Могильным холодом здесь было пропитано все: потолок, стены, статуи, изображавшие усопших королей. Казалось, что даже цветастые венки, оставляемые служительницами Матери на гробах усопших детей и женщин королевской фамилии, были на ощупь не теплее снега.

Гластейн, закончив краткую могилу, медленно встал с колен, которые тут же отозвались острой болью из-за сидения на каменном шершавом полу. Принц поежился от гуляющего сквозняка и отошел от молитвенной плиты. Подойдя к крайней каменной статуи с изображением молодой девушки с венком поверх искусно выполненного широкого платка. Гластейн медленно поднес ладонь к статуе и приложился к ее гладкой холодной щеке. Он провел рукой по серому венку, который его изображение тут же окрасило в ярко-синий цвет. Во второй руке он сжимал точно такой же венок, с вплетенными маленькими бутонами синих роз. Наклонившись, он уложил этот венок под ноги каменной девушки, где располагалась мраморная плита.

— Синий всегда был тебе к лицу. — Гластейн тяжело вздохнул и взглянул в пустые серые маленькие глаза изваяния. Его лицо пересекла, источающая печаль, улыбка.

Принц оглянулся и, убедившись, что никого рядом нет, присел на холодный каменный пол ряжом с надгробной плитой, вытянув ноги вперед. Из-под плаща принц достал бурдюк. Небольшую часть вина он вылил на плиту, а затем и сам сделал несколько больших глотков.

— Знаешь, когда я бродил здесь в детстве, то эти каменные лица придавали какой-то уют, как будто бы умершие, они, рядом. Ты их чувствуешь, они бродят, смотрят за тобой. Они мертвы, но они рядом. — Принц поднял взгляд вверх и еще раз отпил вина. — Но когда я увидел тебя, ну, — он запнулся, тяжело сглотнул слюну — в камне, я почувствовал себя одиноким, тебя не было там, тебя не было здесь.

Гластейн почувствовал, как лицо обожгли горячие слезы, которые от соприкосновения с холодным гуляющим ветром, становились только более обжигающими. Он поспешил смахнуть их трясущейся ладонью. Странно, его руки никогда не тряслись, ни в бою, ни в шторме, ни в штиль, подобное случалось лишь раз: на своей собственной свадьбе. И вот опять. И причиной в обоих случаях была она — Иделиса Эверек, старшая дочь графа Тайрина Эверека, богатейшего дворянина юга, чьи владения граничили с бескрайними дикими краями востока, очаровавшая юного принца с первого взгляда. Против воли, в голове Гластейна вспыхнул образ: гордый аристократический стан, благородная бледнота, слегка надменное, но по-детски милое лицо, с парой небольших родинок над правым уголком рта и волнистый, переливающий всеми оттенками черного, густой водопад волос. Статуя, не смотря на то, что была высечена с огромным вниманием к некоторым деталям, не смогла передать все очарование усопшей, и сейчас Гластейн был этому безумно рад.

Принц тяжело вздохнул, опираясь о каменную плиту, поднялся на ноги. Он убрал бурдюк за пазуху, обтер намокшие глаза и медленно поднес руку, к возложенному им, венку. Проведя пальцами по синим бутонам, он вдруг резко убрал руку назад, и, развернувшись, поспешил убраться.

— Милорд! — Вдруг раздалось совсем рядом, выдавив принца из тяжелых раздумий.

Гластейн резко встряхнул головой, обернулся.

— О. простите, милорд, я не хотел вас напугать. — Из глубины склепа, разводя руками и чуть-чуть прихрамывая, вышел Эревард Гис.

— Лорд-канцлер, — принц облегчено вздохнул и приклонил голову, в знаке приветствия.

В ответ канцлер поклонился полностью.

— Не ожидал здесь увидеть кого-нибудь, в такое время.

Лорд-канцлер сухо прокашлялся:

— Кхм, брр…Н-да, разрешите мне показать причину моих вечерних блужданий. — Эревард Гис развернулся и демонстративно поманил принца за собой.

Они прошли длинный коридор, наполненный могильными плитами и каменных изваяний, изображавших бывших правителей Рейна из рода Йорренов. Войдя за узкий коридорчик за поворотом, канцлер отворил низенькую, массивную дверь и принц, вслед за лордом Гисом, вошел в душные мастерские камнетесов и плотников. Сейчас здесь никого не было, и все станки были пустые, однако, из-за широкой двери одной из мастерских раздавались звонкие удары. Именно туда пригласил принца канцлер.

Войдя туда, Гластейн увидел низенького сутулого старичка с длинной, покрытой каменной пылью бородой. Он старательно прибирал инструменты на полку, и, заметив вошедших гостей, низко поклонился.

— Подойдите, принц. — Лорд-канцлер подвел Гластейна к грубо отделанной каменной плиты для надгробия.

— Для отца? — Догадался Гластейн.

Канцлер молча кивнул. Принц обвел взглядом мастерскую и увидел в углу прямоугольный каменный куб, грубо стесанный по краям. А рядом с ним висел хорошо нарисованный портрет его отца.

— Заготовка для бюста. — Словно угадав мысли принца, ответил на еще незаданный вопрос канцлер.

— Не понимаю эту одержимость со статуями и прочем, плиты раньше было достаточно.

— Ваш дед это ввел, приказал всем предыдущим правителям и членам королевского рода изваять каменные изображения. — Канцлер усмехнулся, — было весело наблюдать, как скульпторы выдумали все новые и новые лица, чтобы изобразить давно усопших Йорренов.

— В детстве я думал, что это действительно они, что скульптор стоял и срисовывал все это с натуры. Как церковь разрешила слепить изображение Альфреда?

— Оу, — улыбка канцлера стала еще шире — за процессом наблюдал сам первосвященник! Сколько же было споров, какие волосы должны быть: прямыми или волнистыми, взгляд должен быть повелительным и грозным или милосердным и добрым, словно… — канцлер прищурился, пытаясь произвести цитату одного из священников: — «взгляд всепрощающего и всепонимающего отца». Вот так он сказал! И, взгляд таким и сделали.

— Мне этот взгляд всегда казался печальным.

— Таким взглядом Всеотец и взирает на наш бренный мир, мой принц. — Неожиданно в разговор вклинился сутулый каменщик.