— Руки и сердца? — уточнил спокойный голос хозяина квартиры. Шум воды в железное тело. Чайник. Завтрак. Второй, как минимум.

— Да, — подтвердил Андрей без улыбки.

— Что ответила? — равнодушный вопрос визави.

— Мне без молока! — звонко влез Кир.

И этот здесь! Они все трое в теме? С ума сошли?

— Ничего. Не хочешь молока, не надо, — ответил на все вопросы Гуров.

— Это нормально.

Звон чашек со стороны буфета. Миша высказал свое мнение.

— Мне она тоже ничего не ответила. Обещала подумать. Три месяца прошло, — усмехнулся мой лучший друг.

— Ты тоже? — поражение в одном из лучших мужских голосов, какие я когда-либо слышала в жизни.

— А ты думал, что тебе первому пришла в голову такая оригинальная идея? — смех и бульканье воды в фарфор.

— Я не знал. Она мне сказала, что вы только друзья, — растерянный скрип венского стула под крепким задом.

— Теперь конечно, — невеселый вздох.

— А раньше?

— Раньше было раньше, — резковато заявил Мишка. Зашипел. Чаем обжегся. Схватился за правую мочку. Мне не видно, но наверняка. — Ты бы с ней обращался аккуратнее. Нежнее. Все-таки она беременная. Пневмония была три недели назад. Она такая слабенькая. Только нахальная…

— Да я-то что… — растерялся Андрей. Голос сел обескураженно в конце фразы. Это было приятно.

— Ты скрипел диваном часа три подряд. До первого этажа. Я выгуливал собак утром. Мне Вера Петровна все высказала. Похоже, она подсчитала каждую фрикцию, скорость, частоту и построила графики функций, — заржал откровенно Мишка.

Вычислила точки оргазмов. Я затряслась в беззвучном смехе. Эти академические вдовы способны на все.

— А меня моя Лола любит! — Кир разбил затянувшийся мужской хохот. — она сказала, что я ее главный старший сын. Умный и красивый. Вот! Я хочу бутерброд. И не с докторской колбасой, а с копченой!

— Вот колбаса, хлеб, масло и нож. Сделай, как считаешь нужным, — заявил Андрей моему шестилетнему упрямцу. Я готова была выскочить на кухню, спасать пальцы.

— Я помогу, — тут же отозвался Мишка.

Вода. Запах мяты и лимона. Аромат цейлонских крупных чайных листьев. И брауншвейгской колбасы. По всему видно, что Кир добился своего. Пора прекращать этот мужской беспредел.

— Ты не знаешь от кого она беременная? — вдруг раздался голос Андрея. Понятно. Три раза обжигался на молоке. Дует на воду, бедолага. Я осталась там, где была.

— Я не знаю, не спрашивал. Захочет, расскажет сама. Тебе это важно? — неожиданно высокомерно выступил Гринберг.

— Не то, чтобы важно. Но. Понимаешь. Она спала с моим отцом, — начал Андрей.

— Ну и что? Это даже к лучшему. Значит, у ребенка будет половина твоих хромосом. Отлично! — ухмылялся Мишка. Звенел ложкой, гоняя в чае рафинад.

— Он будет моим братом! — возмутился громко Андрей.

— Нет! — вдруг ясным голосом выступил Кир. — Лолин ребеночек будет моим братом, а вовсе не твоим! Она мне всегда говорила, что у меня родится братик. Одноживотный!

Тишина. Пауза. Никто ничего не ест и не льет в чашки и стаканы. Зима. Даже мухи не жужжат.

— Единоутробный, — машинально поправил Гринберг

— Может быть, единокровный? — тихо проговорил Гуров.

Я отползла в свою комнату. Накрылась одеялом с головой. Рассмеялась сквозь слезы и уснула.

Мне приснилась Аля. Я точно знала, что это сон. Я сидела с распухшим коленом на полу в прихожей. Она говорила по телефону. Белый с латунью визгливый аппарат, подделка под старину. Кто-то резким, невнятным голосом сообщал ей неприятные новости. Про то, что балериной мне не быть уже никогда.

— Что же мне с тобой делать? — спросила моя мать у старого зеркала, где мы обе отражались. Две потрясающе похожие женщины с разницей в двадцать лет. — не представляю. Может быть, начать учить тебя музыке?

Она была растеряна. Потом поправила рыжеватые волосы и успокоилась. Я смотрела в прекрасное лицо. Если Миша прав, и она на небе только потому, что выпустила меня на свет, значит и я не безнадежна. А про талант любить пусть напишет академик монографию потолще. Когда осядет в монастырской келье. Лет сорок спустя.

— Лолочка, проснись, — Мишины голос и рука вытянули меня в сегодня.

Я резко села. За окном было темно.

— Какой это год? — спросила я испуганно.

— Еще пока старый, — улыбнулся мой друг. Сел рядом и обнял за плечи. — Восемь вечера. Самое время просыпаться и готовиться встречать Новый год. Можно я тебя поцелую?

— Как мужчина? — я всмотрелась в близкое лицо. Очень грустная улыбка.

— Как мужчина, — подтвердил Миша.

— Нет. Прости. Как мужчина — не можешь, — я погладила его по щеке. Засмеялась тихонько: — Зато как друг ты меня можешь целовать, сколько угодно!

Я чмокнула звонко его в ухо. Попыталась пощекотать под худыми ребрами. Мишка уворачивался, я не отступала. Дула в уши, щипала за разные места. Как в детстве. Давно.

— Перестань по мне елозить! У меня от тебя эрекция будет, — рассмеялся наконец-то мой лучший друг.

— Хорошо, что не злобные понарошки или родильная горячка, — я тормошила его с удовольствием.

— Значит ты выходишь замуж за Гурова и уезжаешь? — спросил Гринберг поперек возни. Он пытался щекотать меня в ответ, но слишком осторожничал.

— Интересно, — я отпустила его руку и села. — Какие еще новости случились пока я спала?

Я явственно услышала шум за дверью.

— Что там происходит, Миша?

— Там у нас нашествие Гуровых, дорогая! — смеялся Миша. — Приводи себя в порядок и выходи.

Я задумалась, что надеть. Я приготовила платье для Новогодней ночи. Так ведь еще рано. И на такое число зрителей я не рассчитывала. Голову надо помыть. Я вытащила из шкафа тонкую трикотажную блузу, светло-розовую, до колен и узкие мягкие джеггинсы к ней. Скользнула незаметно в ванную комнату.

Чистота, конечно, залог здоровья. Но есть я хотела реально. Через чуланчик с отопительным котлом я проникла из ванной в кухню. Про этот тайный узкий ход я знала с детства. Здесь, кстати имелась дверь на черную лестницу. Возможно, Герман поднимался по ней допрашивать старуху про известный карточный расклад. Шу-чу. Заперла низкую дверку на щекоду.

— Здравствуйте, — раздался знакомый голос за моей спиной.

Я живо обернулась. Шофер и денщик генерала улыбался мне радостно. Мишкин фартук обнимал его поверх синего костюма. — С наступающим!

— Спасибо и вас! — я улыбнулась. Нашествие Гуровых, сказал Миша. Генерал? Тянуло готовым горячим духом из плиты.

— Вы простите меня, бога ради, я ведь не знаю вашего имени, — проговорила я. Огляделась.

На кухне царила еда. Упаковки в пластике и бумаге. Жестяные тарелки с чем-то запотевшем в прозрачной пленке. Словно мы ждали в гости армию с передовой, голодную и злую. Вершил собой все огромный торт на странно-знакомом подносе. Я обалдело опустилась на стул. Мой живот самостоятельно спел громко еде «Аллилуйя!»

— Меня зовут Денис. Мне легко можно тыкать, — он ловко раздвигал продукты, расчищая стол предо мной.

— Ладно. Тогда и ты говори мне «ты», — откликнулась я тут же, машинально макая палец в крем и облизывая. Я ничего не ела со вчерашних щей.

— Ладно! — кивнул веселый парень Денис. Поглядывал на мой живот.

Где Гринберг?

— Лола, у нас ЧС. Поэтому Новый год будем встречать по-красноярски. В двадцать один ноль-ноль. Через пятнадцать минут. Лев Иванович приказал, — денщик улыбался губами, но в глазах стоял холодный интерес. Видал он меня в разных видах еще летом. Любопытно ему маленькому, что стану делать я со всем этим Гуровским букетом.

— Тогда я переоденусь, — я встала и ушла. Пятнадцать минут. Надо спешить.

Гуров-старший стоял у окна столовой и разговаривал негромко по телефону. Черный костюм, белая сорочка, галстук. Гуров Андрей делал тоже самое, перебирая машинально золотую цепь на елке. Тот же жениховский мотив. Елка, разряженная, как купчиха на выданье, переливалась огнями в центре просторной комнаты. Стол, отодвинутый вправо, к стене, белел скатертью и серебрился приборами. Стулья солдатской выправкой ждали команды. Кирюша, пока еще не Гуров, но тоже наряженный по всей черно-белой форме и с бабочкой, сидел под деревом и укладывал в красивую пирамиду непомерно большую свалку коробок в разноцветных обертках. Похоже, что времени эти парни не теряли в последний день года.