Долгая пауза. Самогонка льется. Звон стопки о стопку. Выдох.

— Мне бывший тесть позвонил. Вакансия в Штатах открылась. Консульское кресло. Ты же понимаешь, такой шанс не обсуждается…

Удар мужской ладони о стол. Грохот отодвигаемого стула. Бас.

— Вот! Теперь ты правду говоришь.

Снова самогон льется в стекло. Шумно глотнул и закашлялся. Олег.

— А зарок? Я же обещал…

— Кому? Ему? Или ему? — треск рубахи в резком жесте. — Не ври. Самого себя не обманывай. Если бы ты не прикрыл мою спину той проклятой зимой девяносто пятого в Грозном, никогда бы тебе руки не подал. Сижу здесь с тобой, слушаю все это дерьмо, в которое ты превратил свою жизнь. Ладно. Давай спать. Утро вечера, как говорится…

Пришел. Свет не зажигает. Самогоном несет, мама дорогая. Сейчас описаюсь.

— Ты куда? — поймал меня в темноте. Прижал тесно, до боли.

— Пусти. Я в туалет хочу, — я вывернулась, наконец, из тяжелых рук. Тапки нашарила на холодном полу.

— Я провожу, это на улице, — на ногах он точно не стоял. Упал на кровать.

— Как же я там буду без тебя, девочка моя… — пьяные, шумные слезы. Гад.

Айк привез Кристину поздним утром в пятницу.

Умирать. Другого слова подобрать я не могла, видя ее сильно исхудавшее черное лицо. Выглядела она ужасно. Но Криста улыбалась блестящими веселыми глазами. Опустилась в свое кресло. И принялась командовать. Погнала нас с Давидом и новой горничной Люсей по этажам убирать, драить, наводить порядок. Никакая добрая сволочь не донесла ей пока про напряги с Кирюшей. Даже у набитой дуры Лариски хватило на это мозгов.

На следующий день она уже раскатывала тесто для пирожков. Кирюша сидел рядом и ел начинку из большой миски. Аккуратно и ложкой. Он все делал обстоятельно и с умом. Теперь понятно, в кого он такой уродился.

— Как тебе Андрей? Понравился? — Вдруг спосила у меня Криста. Я выронила уродский кружок теста, из которого пыталась изобразить основу для пирожка. Нифига не выходит, хоть плачь. Испугалась вопросу. — Да ты не переживай. Я ведь его помню. Гудел он тогда, шесть лет назад, с веселыми девчатами на весь городок. И Кирюха на него похож, как две капли воды. Он приходил ко мне в больницу.

— Зачем? — я не понимала.

Женщина тяжело осела на стул. Сил не хватает, а туда же. Пирожки, хинкали. Но воли ей не занимать.

— Сказал, что хочет признать сына. Усыновить по всем правилам. Это ведь хорошо…

— Почему? — возмутилась я. — А мы как же?

Криста посмотрела в мое сердитое лицо и рассмеялась:

— Привыкла?

Я смутилась и отвернулась. Стала снова пытаться сделать круг из серого от моих тщетных усилий куска теста.

— Выкинь его! — приговорил мои старания Кирилл. Глядел на изделие с отвращением.

— Ну, зачем же? Пирожок получится не хуже других, — Криста сноровисто слепила из моей безнадеги вполне себе приличный пирожок. — Лолочка, дорогая моя девочка, пойми. Я могу умереть в любой момент. Моя сестра от опекунства отказалась. У нее своих внуков хватает. Ты совсем молодая девушка, зачем тебе этот груз? Выйдешь замуж, нарожаешь своих детей. Андрей хочет взять на себя ответственность за сына. Это хорошо. Всем хорошо. Кирюше в первую очередь. Он ведь его не отнимает у нас. Просто станет главным. Когда вернется, оформим документы, — женщина улыбнулась в мое растерянное лицо и поставила противень в духовку.

Вдруг стало тяжело и скучно. Пусто. Каждый из нас может умереть в любой момент. Никто не знает про себя, как и когда. Никому здесь не интересно, хочу ли я отдать свои права этому решале всех проблем на свете. Морячку из голландского борделя. Даже добрую Кристину не волнует мое мнение. Будто нет меня никак. Везде одно и то же. Стоит расслабиться и открыться, как уже сидят на холке хозяева. Рассказывают, как надо и зачем. Я ушла. Никто не заметил. Была, не была, какая разница?

— Роскошно выглядишь, Егор Аркадьевич! — голос взрослой дамы-терапевта. — Просто отлично!

Я вышла покурить в крошечный дворик позади клиники. Ненавижу подслушивать. Никогда ничего хорошего.

Егор выполнил свою угрозу, притащил на исследование бедное тело мое. Мучали изощренной медициной долго. Приборы, умные взгляды и вопросы.

В открытое окно булькал звук воды в стакан. Сигарету я так и не зажгла.

— Отлично? Спасибо, — Егор усмехался довольно.

— Прелестная мордашка. Рост, кожа, волосы, конечности. Просто модель. Неужели пробило тебя? Влюбился?

— Так заметно?

— Заметно. Я знаю тебя восемь лет. Никогда не видела таким, — в голосе дамы слышалось удивление. И горечь.

— Каким? — мужчина продолжал улыбаться.

— Легким, — шелест бумаги по столу. — Помолодел лет на двадцать. Улыбаешься. Летаешь над грешной землей. Не видела бы собственными глазами, никогда не поверила, что такое возможно с тобой. Поздравляю.

— Я сам себя не узнаю, Ксения. Работа, учеба, работа. Снова по кругу. Значит, влюбленность мне идет? — Егор пробарабанил пальцами по столешнице быстрый, гордый ритм.

— Определенно. Ты неотразим! Я честно за тебя рада. Есть планы? — голос женщины стал осторожным.

— Все может быть, — мужчина явно вспомнил, кто здесь начальник. Сухо и по делу. — Что там в отчете?

Я убралась в кондиционер холода коридора. Умный, честный, влюбленный. Ну, надо же. А мне казалось, что он просто веселый парень.

— Тебе совсем не интересны результаты? — Егор в непривычном белом халате смотрел на меня профессионально заботливо.

Я пожала плечами. Вали, дорогуша, все, что у тебя там есть в папочке на столе. Закрутила загорелые ноги в два привычных оборота. Выпрямила спинку на низком диване в кабинете его распрекрасной клиники.

— Низкий уровень гемоглобина, низкий индекс веса по соотношению… — мне уже доводилось слышать подобное. Олег когда-то устроил мне обследование, когда я грохнулась в обморок в одиннадцатом классе прямо на уроке. В гребаной жизни моей. Не интересно. — Отдыхать. Никаких физических нагрузок. Здоровая пища…

— Я уеду, — сказала я вслух сама себе. Пора.

— Послушай меня, золотце. Это все не шутки, — доктор постучал по пластику файла чистым ногтем. — Сейчас я занят, но планирую отпуск в июле. Две недели. Поедешь со мной в Акапулько? — Егор присел рядом со мной на белый диванчик.

— С одним условием, — ухмыльнулась я. Не хочу.

— С каким? — он потерся носом о мое ухо.

— Горячих черных парней ты мне будешь позволять хотя бы через день, — посмеялась я.

— Никогда!

— ?!

— Не гигиенично! — рассмеялся мне в тон довольно Егор.

Дурачок. Меня уже несло. Неостановимо. Я знала это за собой.

Больше года назад. Гринберг

— А, это ты, — сказал Гринберг, открывая дверь. Заспанный, хмурый и не удивленный.

Я вошла. Дождь скатывался с меха темными каплями на старый паркет. Мишка снял обезображенную шубу с моих плеч. Встряхнул, обдав обоих холодной водой. Повесил на стул в углу коридора.

— Есть хочу. Чем это у тебя воняет? — я, не разуваясь, направилась в сторону кухни. Стучала громко в пол каблуками. Где эта вездесущая гадина, его соседка? Почему не встречает? Скандал. Мерзкий, с вонючим матом где? Хотелось что-нибудь разбить. Злое одиночество пустого терминала в Пулково зияло во мне брошенной дырой.

— Ладан. Елена Павловна умерла. Вчера похоронили, — сообщил мой друг, идя следом.

— Да ну? — рассмеялась я. — Значит, дух ее вездесущий и беспокойный еще здесь. Станет подглядывать за нами, как обычно.

— Да. Все сорок дней. Проводила? — Мишка открыл холодильник. Спрашивал небрежно, как о неинтересном.

— Да, — ответила я легко. И заплакала.

Он усадил меня на свои тощие колени. Гладил по голове и молчал. Ждал, когда мне надоест лить соленую воду. Я ревела долго и с наслаждением. Слезы кончились. Я пошмыгала припухшим носом.