Я вздохнула. Александр Баграмян. Он уже размазал бы меня по плитам мраморного пола. Раскрасил бы в синий цвет и слушать бы не стал. Ревнует бешено по поводу и без. Но зато мозг не ест чайной ложкой. А, эта умница европейская: во-первых, во-вторых. Отчитайся на раз. Выполни и доложи. Шаг влево, шаг вправо, прыжок на месте — побег. Расстрел без предупреждения. Знаем, проходили. Не хочет встречаться, не надо. Переживу.

Я, молча, одевалась.

— Кто такой Андрей? — спросил он негромко.

— Кто? — я удивленно обернулась. Опять этот вопрос.

— Ты называла меня Андреем. В моей постели, подо мной. Один раз, три дня назад. Этой ночью — раз двадцать. Виски развязал тебе язык. Кто это? — Егор отлепился от косяка. Подошел близко, взял жесткими пальцами за лицо, повернул к своим глазам. Так вот где собака порылась! Вот оно, то, что его так завело.

— Не знаю. Никто, — я вывернулась из его рук. Он так глядел на меня, что ужас потный прошиб. Ударит. Убьет. Одним ударом успокоит навсегда. Ничего не случилось, кроме мертвой тишины. Голова разболелась страшно.

— Не хочешь разговаривать, хорошо. Ты сама сделала выбор, — утвердительно в спину. Отвратительно самоуверенно. Какое было утро!

— Послушай, Егор, — я присела у входной двери. Шнурки на кедах завязывала.

Глядела в глянцевый пол. Оттуда на меня смотрела растрепанная, испуганная и очень симпатичная барышня. Чего я боюсь, в конце концов? Я выпрямилась.

— Во-первых, я ничего не обещала Саше. Не было такого разговора. Во-вторых, я ничего не обещала тебе. Ничего подобного между нами тоже не было. В-третьих, я не сплю с Давидом. Даже не собираюсь. Флиртовать мне с ним или нет, не твоя забота, точно. Что и как себе думают его братья — их дела. Я за это не отвечаю. И последнее. Я рассталась с Андреем давно. Еще зимой. С какого перепуга вспомнила это имя, не имею понятия. Все. Захочешь увидеться, приходи в гостиницу. Чао-какао, — я осмелела до такой степени, что подошла и поцеловала доктора в утреннюю щеку. И хлопнула слегка по безупречному заду. Вышла навстречу доброму дню.

Про Андрея я приврала, не без того. Как же меня так угораздило? Не помню ваще. Шансы увидеть его еще раз в этой жизни стремятся к нулю абсолютно. Почему Андрей?

Маленькая собачка сидела под лавочкой. Забилась туда, прячась от дождя. Грязная, бурая шерсть прилипла к ушам и отчетливо различимым ребрам. Мелкая дрожь. Узкая мордочка. Я курила в проеме двери и разглядывала бедняжку. Никогда у меня не было домашних животных. Никаких собак. И кошек. И морских свинок. Моя мать их терпеть не могла. Потом у меня не стало дома.

— С верхней улицы приблудилась. Кто-нибудь из отдыхающих забыл, — сообщил Давид, неслышно подойдя ко мне сзади. Оттаивает потихоньку. Или дура-надежда снова юношу питает? В любом случае, здорово приятно, что он больше не злится. Обидно лишиться друга из-за ерунды.

— Как можно забыть собаку? — поразилась я.

— Нормально. Сбежала она куда-нибудь, а людям на поезд пора. В какую-нибудь Воркуту. Не пропадать же билетам из-за придурастой собаки. Знаешь, сколько билеты на север стоят? Ого-го! Собачка вернулась, а люди тю-тю, — рассмеялся парень. Провел пальцем по моей обалдевшей щеке.

— Так ведь они же сами ее сюда привезли. А если бы у них ребенок потерялся? Так же спокойно сели бы в поезд и тю-тю? Что бы билеты не пропали? — я отказывалась понимать подобное.

— Может быть, они не спокойно уехали. Может быть, они громко рыдали и бились в истерике, когда залезали в вагон. Собака — это не ребенок. По башке за утерю не дадут. Сама посмотришь потом, в октябре, сколько кошек и собачек здесь останется. Хотя по-разному бывает. Некоторые отдыхающие наоборот. Приехали налегке, а возвращаются с питомцем. Кто как. И с детьми тоже. Кто-то бросает, а кто-то подбирает. Вот у тебя теперь ребеночек есть, — заржал Давидик. Быстро ткнулся твердыми губами в мой рот и удрал. Собака дернулась было за ним. Дождь все лил, не переставая. Сбивал сережки с огромного грецкого ореха, пачкая дорожку к морю. Поджав хвост и выгнув дугой от холода тощую спинку, собачка забилась обратно в щель. Я сдернула сухую тряпку с крючка и побежала к лавке. Ветер с моря поддавал резкими порывами мне ускорения в спину.

— Это понятно, — сказала Кристина, увидев меня на пороге со сказочно грязной собакой в руках.

— Фу-у, какая вонючая! — высказался Кирюша, морща брезгливо аккуратный носик. Выбежал из-за стола ко мне и остановился, как вкопанный.

— А мы сейчас вымоем ее твоим шампунем и она заблагоухает, как ты, — засмеялась я.

— Зачем она нужна? У нас же нет собачьей будки. Нам ее негде держать. У бабки Наташки тоже была собака. Шарик. Она привязывала его веревкой за шею и забывала кормить. Шарик перегрыз веревку и сбежал. Потом укусил Овика за ногу, и он его пристрелил. Я видел. Во-от такое большое ружье, — ровным голосом рассказывал малыш, глядя любопытными глазами, как я купаю чумазое животное в низком корыте душевой кабины. Собачка дрожала, но не вырывалась. Терпела. А может быть, вспомнила другую свою жизнь. С горячей водой и ежедневной кормежкой. Мягкой лежанкой или даже хозяйской подушкой. Хотя хозяйская подушка — это вряд ли. Не может человек, который так близко… Да о чем это я? Все может быть. Я закутала горячее тельце в старую чистую тряпку. Быстрый язычок успел лизнуть мою руку.

— Зачем она нужна? — повторил Кирилл в своей неподражаемой, требовательной манере.

— Затем, — я остановилась и присела около него.

Как он смотрит. Серые глаза в упор. Хозяин. Желает знать, что происходит в его жизни. Значит, такими они становятся уже в пять лет. Интересно.

— Когда я осталась одна и никому не нужная, тогда Кристина приютила меня. Взяла к себе. Теперь я возьму к нам домой эту брошенную собачку. Чтобы она не оставалась одна, понимаешь? — я заглянула в глаза ребенка. Кирилл важно кивнул. И сразу:

— У нас есть ружье?

— Зачем? — поразилась я. В мою воспитательную схему вопрос ребенка никак не вписывался.

— Если она укусит тебя за ногу, то я ее пристрелю, — серьезно ответил мне малыш. Н-да.

— Она не станет кусаться. Это хорошая собака. Придумай-ка ей лучше имя, — отозвалась с другого конца комнаты Кристина. Подошла, погладила узкую мордочку, чуть выглядывающую из теплой тряпки. Доброй женщине снова нездоровилось. Лицо серое и дышит тяжело.

— Свинка Пепа, — сразу сказал ребенок и громко засмеялся. Я удивилась.

— Есть такой мультик, — пояснила Криста. Про это я ничего не знала. — Тебе придется переселиться в комнату Кирюши. Сезон начался.

— Ура! Моя Лола и моя Пепа будут жить у меня! — обрадовался мальчик и запрыгал по комнате, как все нормальные дети.

Мои личная жизнь и пространство накрылись медным тазом. Я не возражала.

— Смотри! Месяц народился, бежим скорее домой. Надо срочно ему монетки показать, чтобы деньги водились, — Кирюша потащил меня за руку вперед. Тоненький серп висел низко в темнеющих закатных небесах.

— У твоей подружки наверняка бы водились монетки, если бы она поласковее была с дядей Овиком, — раздался насмешливый бас рядом. — Привет, Лолочка, как дела?

Я махнула рукой, не оглядываясь. Большой мужчина не впервые намекал мне на это. Пошел вон, собачий убийца.

Егор исчез из моей жизни, как не был никогда. Давид мне даже сплетен о нем не рассказывал. Знает все про всех и молчит. Саша в субботу не приехал. Серьезный Гуров больше не позвонил. Ни разу. Я таскала тяжеленные подносы с пивом в караоке через день. Носилась по трем этажам гостиницы, обслуживая гостей, во все остальное время. Кристина слегла. Молоденькая армянка участковый врач выписала ей какие-то таблетки. Те очевидно плохо помогали. То ли лекарства врали, то ли новорожденный доктор не знала в профессии ничего. Я уставала, как лошадь, крутясь жестко в таком режиме. Криста жалела меня. Три брата помогали, когда могли. У них своих дел было под завязку. Взглядывали черными глазами, каждый о своем, не приставали. Выжидали явно, куда случай повернет. Один Кирюша был доволен. Я и собачка Пепа спали рядом с его кроватью на скрипучей раскладушке безвылазно восьмую ночь. Спасибо физическому напрягу, не до глупостей. Спать. Спать. Спать. Закрыла глаза. Открыла. Новый день. Привет, Лола. Трудовые подвиги ждут тебя. Разве не об этом я мечтала, когда ехала сюда? Сбылось.