— Нет.

Пауза.

— Ты боишься, девочка моя. Не надо. Я не трону тебя. Пальцем не прикоснусь. Больше никогда. Клянусь, — мужчина взял мою руку и поцеловал, обещая. Мы сидели рядом. Слишком близко на мягком заднем сиденье удобного бээмвэ. Я осторожно высвободилась. Взялась за ручку двери. Уйти хотела. Он положил свои пальцы сверху на мои и не позволил.

— Ты не веришь мне?

— Нет.

— Я поклялся.

— Отпусти меня.

— Кто он?

— Никто.

— Кто он, я тебя спрашиваю?!

И все. Все полетело в тартарары. Все его добрые намерения отправились знакомой дорогой. Две звонкие пощечины наотмашь. Треск платья сверху вниз. Короткий удар поддых. Воздуха нет. Оба моих запястья в одной его железной руке. Лицо мое в коже сиденья. Его член разрывает меня на сухую. Больно, но пока еще терпимо. Потом удар ладонью по заду слева. Короткий, как ожог. Справа. Еще пару раз. Развернул к себе лицом. Загоняет себя в меня. Жестко. До гланд дотянуться хочет. Р-раз. Левая щека. Р-раз. Правая. Зацепил переносицу в тесноте машины. Кровь воняет ржавым железом. Звериной, разрезанной утробой. Голова моя мотается следом за его рукой. Кровь брызгает на телячью кожу сидений. Не всякая химчистка отмоет. Край сознания уже близко. Он снова сует мне кулак в живот. Я корчусь от страшной боли. Мой партнер — от судороги оргазма. Вталкивает в меня свою сперму. Стонет честно. Обваливается на меня всеми своими ста десятью килограммами. Так я и знала. Больно! Господи, как больно. А теперь самое ужасное.

— Прости. Я не хотел. Сам не понимаю, как. Крышу снесло. Вечно с тобой так. Ты сама виновата. Прости. Прости, — целует колени. Руки. Лицо мокрое. И мое. И его. Слезы. Сопли. Кровь воняет.

Бежать! Я ничего не слышу. Ни о чем не думаю. Я тихо открываю дверь машины. Мужчина рядом не мешает мне. Смотрит на свои испачканные руки. Брезгливо и неверяще. Застыл. Бежать! Выползаю наружу. Людей нет. Час ночи. Ура. Встаю с колен. В гостиницу. Опрометью. Свет рецепшена. Удивленное лицо Давида. Рев мотора на улице. Газ в пол. Слава богу! Прячусь в душевой кабине. Снова — все.

— Лола! Что случилось? — голос Давида. Противный звук раздвигаемых створок пластика двери. Горячая вода собирается красным на полу вокруг слива.

— Ё… твою мать!

Я не вижу лица парня. Оба глаза уже заплыли и не открываются. Как жалко, что Наринэ нет рядом. Она придумала бы что-нибудь. Примочки, капустные листья. Дверь кабины встала назад. Я стягиваю с себя изуродованное платье вниз. Порванный надвое лифчик бросаю туда же. Трусы остались на заднем сиденье проклятого бээмвэ. Мимо воли заглядываю в узкое зеркало. Знаю тупо, где оно. Ничего не вижу. Веки отекают верно и быстро. Нос болит адски, заслоняя собой боль в остальных местах меня. Я включаю холодную воду на полную мощность. Оседаю на пол и трясусь. Как он мог? Так со мной снова больно. Всегда так будет. С ним. Всегда. Двигаюсь наощупь. Стучу зубами. Чьи-то теплые руки суют мне в ладони майку и трусы. Помогают надеть. По мокрому телу не получается сразу. Запах знакомый.

— Давидик, спасибо.

— Тише. Кирюху разбудишь. Ложись, вот сюда.

Меня вдруг осенило, почему его веселая мать назвала мальчишку таким заковыристым именем. Кирюха. От слова кирять. Бухать. Прикололась, сука. Пошутила. Не в честь же святых равноапостольных ребенка называть. Я упала в невидимую кровать и зашлась в беззвучной истерике. Кто-то хлопнул с силой по моей избитой щеке, выбрасывая новой болью в действительность. Пауза в сознании. Холодная вода в пересохшем рту. Чьи-то руки поддерживают мою больную голову. Суют горькую таблетку. Мокрый лед и спасительный холод ментола на моем бедном лице. На животе. Головная боль уходит. В животе гораздо легче. Нос.

— Спасибо.

— Да ладно. Бывает, — всегда спокойный голос Айка. В третий раз — все. Я отправилась в страну своих нелегких сновидений.

— Приперлась, блядища! — сухонькая старушка открыла мне дверь. Чистенькая такая. Пахнет стиральным порошком. А рот, как выгребная яма. Только матом разговаривает.

— Здравствуйте, Елена Павловна, — улыбаюсь я.

Короткий коридор, заставленный всяким барахлом. Велосипед прикован к стене. Древний, как все здесь. Какие-то тазы и непонятного назначения штуки. В высотах четырехметрового потолка теряется мутная лампочка. Пыль с нее стирали еще до Великой войны. Открываю когда-то белую дверь. В комнате светло и чисто. Деревянная, настоящая мебель довоенных времен. Книги везде. В застекленных полках шведского происхождения. До потолка. На подставке для знаменитых слоников над спинкой дивана. Из-за имперски просторного письменного стола поднимается тощий длинный парень в очках. Мишка Гринберг. Мой сосед снизу. Будущий академик в четвертом поколении. Он занимается со мной физикой и математикой. Я за это занимаюсь с ним сексом. Преподаватель он отличный. Так ведь и я не пальцем делана.

Сначала, ясное дело, секс. Физика тела. Тренировка мозгов — после.

— Привет. Сегодня вторник, — сообщает он мне, накрывая чистой простыней старое продавленное сиденье узкого, коротковатого дивана. В высокие тумбы по его краям, с балясинами и зеркальными дверками мы регулярно стучимся то макушками, то пятками. Старуха слушает за дверью и считает. Наверняка.

— Ну и что? — я делаю вид, что не понимаю. Медленно расстегиваю пуговки на бежевой блузке. Такая игра.

— У нас договор, Лола. По вторникам минет. Среда и четверг — обычный секс, но не короче тридцати минут. Дополнительные занятия — по желанию обеих сторон. Давай, я сам, — он притягивает меня к себе ближе. Начинает целовать и раздевать одновременно. Садится на диван, широко раздвигая ноги, и опускает меня за плечи перед собой на колени. Торжественно, словно в рыцари посвящает. Обязательно голую. Пол чистый, ничего не колется в мои коленки. Делаю все, что положено. Это не трудно вовсе. Член у него тонкий, как карандаш. Не буквально, но сравнение само напрашивается. В мозги, видать, все пошло. Гляжу, как носятся его глаза под сжатыми веками. Что он там себе воображает? Губы распустились. Задышал. Сейчас кончит. В моем рту он делает это быстрее всего. Алес. Выплевываю сперму в цветочный горшок. Фикус в нем огромный, как африканский баобаб. Заслоняет кожаными листьями весеннее солнце в высоких окнах эркера. Белковая подкормка раз в неделю явно идет растению на пользу.

— А ты? — спрашивает Мишка. Не спешит натягивать трусы. Его небогатое хозяйство спит праведным сном, укрытое краем простыни.

— Обойдусь, — машу я нежно лапкой.

— Может быть, после занятий? — не слишком уверенно предлагает мой честный учитель. Я уже одета. Собираюсь пойти вымыть руки, лицо и выслушать коммент от милейшей Елены Павловны.

— У меня полно планов на вечер. Не парься. Давай работать.

— Что я буду делать, когда ты поступишь в политех? — вздыхает Миша наполовину притворно, на вторую половину грустно.

— Женишься, наконец! — смеюсь. Выхожу из комнаты и сразу нарываюсь на свистящий звук.

Блядищщща!

Хороший сон. Вспомнить будущего академика Мишку — добрая примета для меня.

— Кто же тебя так отпиздил? — спросил меня ребенок.

— Кир, мы же договорились. Никакого мата, — я уже смотрела на белый свет обоими глазами. Выйти на улицу пока не могла. Даже в солнцезащитных очках. Фингалы ушли в желтое по щекам вниз. Синяки ныли на всякое движение, таблетки хоть как-то помогали.

— Я другого, такого же хорошего, слова не знаю, — заявил твердо Кирюша.

— Гав! — громко высказалась собачка Пепа с его колен. Поддерживала. Черные круглые глазки. Быстрый язычок мазнул любимого хозяина в уверенный нос. Подлиза.

— У меня тот же вопрос. Не хочешь говорить, не надо. Если эта черная бэха снова появится на нашей площади… — начал Давид и не закончил. Взгляд старшего брата поймал.

— Собирайся. Надо рентген сделать. Не в поликлинику, не страдай. К частнику поедем. Я договорился, — сказал Айк и отправился к своему драгоценному кабриолету. Крышу нужно поднять, что бы соседей не радовать сине-желтой мной. Два дня сижу в гостинице безвылазно.