— Ну, че ты? Че ты? — он уворачивается от моей ноги, не отпускает, но не пристает больше.

Че я? Ни че! Я — целка. Узнает, засмеет. Посылаю его в положенное место, и мы все идем дальше.

— Клавка зарезалась! Айда смотреть! — выскочил из низкой парадной знакомый пацан.

Айда-шмайда. Где он такие слова берет? Татарин, что ли? Гремя ботинками и еще какими-то железками, мы вперлись на второй этаж. Дверь с парами звонков по обе стороны косяка светила щелью в убитый камень лестницы.

Девушка сидела на полу. Прислонившись спиной к облезлому чугунному корыту. Кругом была вода. Из белых запястий текла красная кровь. Ноги в черных колготках на бело-синем шекере пола выносили на ум каких-то арлекинов и коломбин. Мужики беззастенчиво разглядывали полную грудь в прозрачном от воды лифчике. Потом кто-то догадался вытащить телефон. И понеслось. Пальцы средние и остальные. Рожи глумливые на фоне мясной лавки комедии дель арте. Еще чуть и члены из штанов повытаскивают. Станут фоткать их возле обескровленных губ.

— Вы хоть в скорую позвоните, ироды! У нас городской отключен! — седая тетка в халате растолкала парней. Присела перед Клавкой. Похлопала ее по щекам.

— Так, валим отсюда. Скорая ментов вызовет. Валим! — скомандовал Дрозд и все громко затопали на выход, оставляя на коричневом, замазанном масляной краской паркете мокрые и красные следы.

Почему она это сделала? Для чего? Я набрала ноль-три.

— Клавдия, отзовись, Клавдия, глаза открой, Клава, Клава, — женщина упорно пыталась достучаться до сознания самоубийцы.

— Она, наверное, еще таблеток наелась, — сказала я. Серебристые блистеры валялись в раковине. Серебристые блистеры. Ну, надо же.

— Ты кто такая? Я тебя не помню, — тетка оглянулась и рассматривала.

— Одноклассница, — соврала я. Тут в айфоне пробудилась неотложная помощь.

Адрес, выяснения, что да как.

— Позови ее, может быть, она тебе отзовется, — женщина обматывала руку девушки выше локтя бинтом. Закручивала его в жгут. Сначала одну, потом вторую. — Сто лет не делала ничего такого. Забыла все. Не стой столбом, помогай.

— Привет, — ничего умнее я не нашла сказать. — Привет, подруга.

Клава приоткрыла тяжелые веки.

— Ты кто?

— Я ангел, — прикололась я от растерянности.

— Ага. С таким блядским макияжем? Очень похоже, — растянула улыбку Клава. — Дроздов приходил? Видел меня?

— Видел. Приходил, — я не верила ушам. Дрозд? Этот вонючий придурок?

— Че сказал? — интерес явно вытягивал барышню назад в этот мокрый мир.

Что же он сказал? Валим? Ей, что мне сказать? Он ее имя хотя бы помнит? Или у них что-то было? Девушка смотрела на меня смутными глазами и ждала.

— Нифига себе. Так сказал, — все, что я смогла придумать.

— И все?

— Ты из-за него? Что у вас было? — я не удержалась.

— Трахались все лето на даче. Потом в город вернулись, и он меня бросил. Сказал, что я ему надоела. Другую завел. Я его люблю. Он у меня первый, — девушка с красивым именем Клавдия заплакала. Кровь выступила сквозь бинты на руках.

Слава богу, прибыла наконец-то Скорая помощь. Мы с соседкой долго одевали послушную, как несчастная кукла, девчонку. Мое платье пропиталось насквозь кровавой водой. Молодой врач ругался матом и глядел на нас испуганными глазами.

Дрозд поймал меня в подъезде. Я так неслась сквозь морозные ночные дворы, что не сразу заметила его худую черную фигуру между стеклами дверей. Запах нечистой одежды, водки и анаши.

— Че так долго? Ты мокрая вся! Пошли ко мне, — он попытался засунуть мне в рот язык.

— Отвали. Я замерзла. Домой хочу, — я выкручивалась, как рыба.

— Них…я себе! Я прождал тебя целый час! Я… — мужская рука задрала мою слегка заледеневшую юбку.

— Лола, это ты? — голос нынешнего парня моей Али раздался с площадки третьего этажа. Пригодился.

— Сука! Завтра в восемь! — храбрый Дрозд спрятал руки в карманы и покинул театр действий. Слинял в свой дом напротив.

Ага! Жди! У меня ты первым не станешь, точно!

— Ничего не говорит уже три часа, — сообщил расстроено Честер негромко Катерине.

— Четыре, — поправила его честная Наташа. — Как в ресторане перестала, так и все.

Мы вернулись с пляжа.

Я пришла в себя. Не страдала больше. Еще чего! О чем? О ком? Пф! Разговаривать не хотелось. Просто рот открывать лень. За моей спиной молчание. Переглядываются между собой. Я уложила спящего Кольшу в кроватку. Как славно было бы залезть в такую же, с высокими спинками-бортиками. С мягкими вставками и веселыми картинками. Что бы, если стукаться в них головой, то не больно и познавательно. Я забилась в угол дивана и закрыла глаза. Устала от чего-то.

В конце аллеи Гуров разговаривал с высокой, худой, как жердь, заведующей отделением. Профессор и какие-то звезды на плечах. Госпиталь. Она вещала. Он кивал. Две недели я здесь. Первая — в реанимации. Вторая — в одиночной палате. Капельницы, попытки питаться самостоятельно, рвота и сны. Пожар, Олег, что-то еще, Аля, огонь, снова по кругу. Тошнотворный запах гари во всем. Я стояла под грушей возле перекрестья больничных троп. Ждала, когда генерал и доктор закончат обсуждать мою персону. Мерзла в белом свитере и толстых спортивных штанах. Завтра первое августа. На улице плюс тридцать. Курить хотелось зверски.

— Главное, начать набирать вес. Никаких нагрузок, никаких волнений. Есть, спать, радоваться жизни. Через пять дней мы закончим курс и сможете забрать домой, — они медленно шли по цветным плиткам дорожки. Врач смотрела в пространство. Гуров улыбался мне.

Я села на удобную лавочку. Нога на ноге. Руки крестом на груди. Дама в белом халате попрощалась с генералом, не дойдя до меня пары шагов. Он опустил свой зад рядом на дерево скамьи.

— Привет. Как дела? — Гуров взял мою руку с плеча. Гладил теплой сухой ладонью пальцы.

— Курить хочу, — сказала я, не глядя.

— Нельзя. Доктор не разрешает, — мягко возразил Гуров.

Я не стала спорить. Свалит, сама дойду до магазина. Деньги есть на карте. Я же не в тюрьме. Только бы дойти.

— Ты никого не хочешь видеть. Твои друзья ушли расстроенными. Особенно англичанин, — негромко говорил Гуров. Руки не отпускал.

Я едва заметно пожала плечами. Я не хочу ни с кем встречаться. Честно. Что еще надо?

— Отпусти мою руку. Мне неприятно, — проговорила. Смотрела на душный красно-коричневый куст. Розы. Воняют.

Гуров послушно убрал пальцы. Отодвинулся на пару сантиметров. Разумница доктор ему как-то объяснила. Что нельзя меня трогать. Не надо прикасаться.

— Я принес разные вкусные вещи. Попробуешь?

Я кивнула. Белый пакет на скамейке неприятно толстым нутром развалился рядом.

— Я бы хотел, — он завис в своей вечно нудной манере. Собрался. — Я бы хотел, что бы мы уехали вместе. Туда, куда ты захочешь…

— Че ты ко мне привязался, Гуров? Я же не тот человек! Ты же ошибся! Че надо! Отвали! Оставь меня в покое! — я подорвалась с места и побежала. Голова пошла кругом, и колючий куст мерзким запахом цветов влетел в лицо.

— Все-все-все, — бормотал он, неся меня на руках в палату. — Все-все-все.

— Не приходи, — шептала я в сильную шею.

— Ладно-ладно. Успокойся. Как скажешь. Так и будет.

— Классный мужик к тебе приходил. Зря не вышла, — мой здешний приятель Тимка полез в гуровский пакет. Вытащил жестянку с датским печеньем, открыл с треском. — Никогда не думал, что рыжие мужики бывают такими обалденными.

— Он священник из Лондона— похвасталась я, протянула руку к крендельку в белом гофре бумажки. Передумала.

— Да ты че! Класс! Он тебя исповедовал? — румяный Тимофей приканчивал второй столбик сухих бисквитов.

— Ага. В архиерейской позе, в основном. Мы с ним прелюбодействовали. Седьмую заповедь нарушали, — мой подбородок предательски задрожал.

— Эй, прекрати! Печенюху зажуй, — Тимка быстро сунул мне в рот свой надкусанный кругляш. — Английский священник. Викарий, что ли? Как у Агаты Кристи? А к мужикам он как?