Я тихо опустилась на стул. Врач продолжала говорить ровным, приветливым голосом. Десять недель. В голове застучал счетчик, отматывая жизнь назад. Гостиница. Гроза. Андрей. Раннее утро шестнадцатого августа. Тогда тоже было воскресенье. Сегодня ровно одиннадцать недель. Я удивлена? Ни грамма. Я всегда это знала. Я знала день, час. Даже миг зачатия. Я просто не желала думать в эту сторону. Упрямо и глупо пряталась от самой себя. Через себя кидала, сказал мне Мигель. С той самой секунды, когда Криста сложила пальцы в виктории, я поняла. Кто и когда. Я заперла в себе эту мысль на замок. Зачем? Застыла на одной ножке в глупой надежде проскочить. Сбежать от жизни по старой привычке. Родить нельзя погодить, шутила когда-то моя Аля. Я слишком громко рассмеялась. Истерика? Дама гинеколог быстро подняла ко мне встревоженное лицо. Я улыбнулась ей открыто, проглотив неуместное веселье. Облегчение. Притворяться больше не нужно.

Гуров сидел на лавке у входа в клинику. Руки скрестил на груди. Нога на ноге. Смотрит в деревья больничного парка. Ждет. Клены осыпаются желто-оранжевым ковром. Яблони и груши пока держатся. Осень идет широкими, шелестящими шагами. Загребает опавшую листву еще теплым ветром. Приносит дым костров и ночные холода.

Я подошла и села на край белой скамьи. Обняла себя за плечи.

Мне вдруг стало зябко и одиноко. Разговаривать резко перехотелось. Я вдруг увидела себя со стороны. Почему-то рядом с генералом мне это удавалось проще всего. Я одна. Беременная. Кирюша на руках. Скоро зима. На севере моем уже глубокая осень. Кристы больше нет. Кто поможет мне? Три брата? Они хорошие ребята, но мать-одиночка им зачем? Вот взять и обмануть Гурова. А что? Кто там заметит сколько и чего, когда до родов дело дойдет? Или не обманывать? Признаться, что у него есть два внука. Не бросит же он их на произвол судьбы. Все-таки служит в МЧС. По определению не должен.

Я не хотела никуда ехать с ним. Вся жизнь — это не неделя отпуска, не два дня выходных вместе. Я не смогу жить с Гуровым. Я не Красная шапочка.

Про Андрея я запретила себе думать. Нет его. Не было никогда. Забыла, зарыла, кол осиновый забила.

— Кирилл спит в машине. Ты замерзла? Что сказал врач? — Гуров быстро снял пиджак. Надел на меня. Обнял.

— У меня срок одиннадцать недель. Поздравляю тебя, Гуров! Это не твой ребенок, ¬ сказала я, нахально усмехаясь. И пожалела. Вышло грубо, пошло, не смешно.

Повисла пауза. Он еще обнимал меня. В лицо не глядел. Его руки стали тяжелыми и неудобными. Пиджак неприятно корябал шею.

— Я понял, — мужчина отделился и встал. — Поехали.

Он не подал мне руки, чтобы помочь подняться. Сел за руль, не интересуясь, насколько безопасно усядусь я. Я залезла на заднее сиденье к спящему Кирюше.

— Я советую тебе сделать аборт. Ты не справишься одна. Или ты знаешь, кто отец ребенка? — проговорил, не оборачиваясь Гуров, глуша двигатель возле гостиницы. — Я могу помочь с операцией, если нужно. Что еще я могу сделать для тебя? Отвечай, Лола, не молчи.

Я не подумала о том, как отреагирует Гуров на мои слова. Вывалила правду и все. Но то, что он в один миг отрежет себя от меня, без слова сожаления, без прощального вздоха… я забыла! Как я могла! Я не тот человек, сказал мне Гуров этим летом. И поступил так же, как сейчас.

— Спасибо, нет, — нашла я нужные слова. Потрясла тихонько Кира за плечо. Он забормотал что-то, отказываясь просыпаться наотрез.

— Не буди его, — приказал Гуров. Вылез из-за руля. Взял ребенка на руки. — Закрой машину и веди.

— Значит, здесь вы живете? — проговорил негромко, оглядывая нашу с Кирюшей комнату. Две кровати, стол, стул, шкаф. Песни караоке в приоткрытое окно.

Я кивнула, снимая с ребенка кроссовки и джинсы. Укрыла синим одеялом.

— Он не боится спать один? Когда ты шляешься черте-где? — спросил генерал.

— Давид остается здесь ночевать, когда меня нет, — рассказала я доверчиво. Красная шапочка. Как не снимала.

— Все продумано у тебя, кто где спит и за кем приглядывает! Что же ты за собой не присмотрела? — неожиданно зло вырвалось из Гурова. — Поехали. Надо поговорить.

Я посмотрела на мирно спящего Кирюшу. Кивнула. Надо поговорить. Как поменял направление генерал! Почему тумблер переключился? Интересно.

— Я есть хочу, — призналась в каменное лицо серьезного мужчины. Если прикидывалась, то самую малость.

Десять тридцать вечера. Еще вполне можно успеть поужинать. Лендкрузер примчал нас к знакомому ресторану.

— Как ты себя чувствуешь? Может быть, я зря, ¬ начал Гуров, оглянулся на меня обеспокоенно.

— Отлично! То, что надо, — улыбнулась я.

Перезагрузка? И это не в первый раз. Уже не удивлялась. Оперлась на его сильную руку, шагая в аромат еды.

Смотрел неясно, как я ем. Откинулся назад в удобном кресле. Спрятал лицо за круг света низкого, как бы корабельного фонаря над столом. Бригантины и фрегаты.

— Закажи мне бокал сухого белого вина. Совиньон гри, — попросила я, вспомнив рекомендации безупречного доктора.

— Может быть, не стоит?

— Хочу. Ты ехал поговорить. Начинай, — распорядилась я. Перехватила инициативу. Не только генералы умеют командовать.

Взрослый мужчина принес бутылку с белой этикеткой. Показал моему спутнику. Открыл. Дал вину раздышаться. Мы терпеливо ждали. Живой мужской голос пел где-то за лабиринтом жующих людей о городе, где я никогда не была. Тбилисо. Признавался в любви на родном языке. Сомилье разлил вино в два бокала. Опустил бутылку в лед и ушел.

— За что пьем? — улыбнулась я, водя носом по краю стекла. Пасмурный день на излете сентября, запах полыни и созревших яблок.

— Почему ты меня не обманула? Я бы поверил. Я ведь жениться на тебе хотел. Соврала бы потом про преждевременные роды и все такое, — Гуров тоже понюхал вино и отставил в сторону.

Я не ожидала, что он подберется ко мне с этой стороны. Словно услышал мои мысли на скамейке. Хотя, чему я удивляюсь? Его сын и его внук постоянно проделывают со мной этот фокус.

— Хочешь знать правду? — я решилась. Но уже не так наивно. Красная шапочка желала подстраховаться.

— Хочу, — не помедлив ни грамма, ответил Гуров. Подался вперед. Открыл лицо свету. Желтоватый свет вдруг сделал его лицо молодым и бешено знакомым. Серые глаза и светлые губы. Вот только улыбаться по-мальчишески открыто и нахально генерал не умел.

— Тогда дай мне слово. Честное слово. Ты же офицер? Человек чести?

— Чего ты хочешь?

— Обещай мне, что все, что я тебе расскажу, останется строго между нами. Ты не станешь ничего предпринимать, делать выводы и вмешиваться. Это тайна, которую я тебе доверяю. Обещай уважать мое доверие, — я очевидно перебирала с пафосом, но с этим парнем по-другому нельзя.

Гуров опешил. Не этого ждал. Гамма эмоций по его лицу бродила откровенно потерянная. От полного неприятия до глупой надежды фиг знает на что.

Я молчала. Еще секунда и откажусь от этого цирка. Гуров почуял край моментально.

— Я обещаю, — серьезно сказал он.

— Это ребенок Андрея. Твоего сына. И, — я заставила себя договорить, — Кирилл тоже его сын. Вот такая история. Извини, Гуров. Так получилось.

— Что будешь делать? — прервал он бесконечную паузу. Спрятался снова в полумрак ресторана.

— Не знаю. Я должна подумать, — я медленно допила вкусное вино.

— Я зря сказал про операцию. Я считаю… — Он уже катил и пер вперед.

— Гуров. Ты обещал не вмешиваться. Я должна подумать. Спасибо за ужин. Отвези меня домой.

Гуров молчал всю дорогу. Взглядывал в зеркало заднего вида на меня в темноте салона. Я отворачивала лицо. Смотрела только на огни мелькающих фонарей.

— Вот моя визитка. Здесь мои телефоны, личный и рабочий. Я вернусь вечером в пятницу. Я хочу знать, что ты надумала в конце концов, — он вышел из машины. Стоял рядом, протягивая кусок белого картона.

На крыльце гостиницы стоял Гарик и внимательно разглядывал нас.

— Спасибо, — я послушно зажала в руке карточку. Поцеловала гладковыбритую щеку и ушла.