«Наше счастье, что мы —…» Наше счастье, что мы — не сыны палачей, что мы – из семьи убитых, оклеветанных и забытых, что не надо нам опускать очей, повстречавши однажды потомков жертв, у которых в груди словно кратер отверст… Нам с тобой повезло. С тем везеньем живем. Только нашей заслуги нисколько нет в том, как на них, «невезучих», – той самой вины, в ад превращающей дни и сны… О памяти мертвородящий голем, копилка с прожорливым дном! Грохнуть бы оземь, и дело с концом! Миражи Один честный поэт признался, звуки немецкой речи у него вызывают металлический привкус во рту. О незлопамятный русский слух, и я не раз замечал, мое имя приводит тебя в смущенье. Надо бы взять псевдоним, да теперь уже поздно, тогда молодым я не знал, что не только опыт правит людским сознаньем. Гораздо родней миражи; достаточно чарки водки — и уже из дали доносится эхо татарских копыт. Оттепель За пустырями прозрачнеют дали, снег прекращается, словно подняли белую штору большого окна, полдень всплывает, будто со дна света бездонного… все теперь в мире будет иначе, к нам из Сибири бабушку вдруг насовсем отпустили, в спальный вагон ей плацкарту купили, белые простыни, проводница, шумных попутчиков добрые лица, снабженец, геолог и даже мент… Его не коробит ее акцент. Чай в подстаканниках с видом Кремля. Та же дорога. Та же земля. 1957–2019 Данциг Лукавый жрец, на все руки шельмец, лжец-летописец сходит с ума… И тогда История берется за дело сама, и начинается страшная кутерьма, и тут не до правды уже, не до лжи, слова, как ножи. Но вот чей-то голос иное, чем все, говорит, одуматься просит, зовет врача, находит правильные слова… Вон и шапка уже на воре не горит, а у пальто с чужого плеча подрезаны рукава. 2016 Памяти дяди Вити
Сколько их было, вернувшихся с фронта и Соловков, выживших, но загнувшихся уже через пару годков. Кто их помнил в победной драме под литавры и барабаны, их, не разгуливавших с рукавами, засунутыми в карманы. 2018 Красота безобразного В 1973 году я бродил по Восточному Берлину в компании с художницей. Куда б мы ни шли, упирались в Стену, или она сама вставала у нас на пути, Меня поражала ее жестокая обыденность. Мою спутницу занимало другое. «Ах, какая она некрасивая!» — причитала художница, — «ну зачем этот серый унылый бетон, рядом с ним все мертвеет… и предсмертный крик в ночи должен быть прекрасным, и он тоже…» 2018 * * * У входа в «Мемориальный центр жертвам войны» носится мальчишка с игрушечным пистолетом, палит в прохожих холостыми хлопками. Дедушка-ветеран глядит на него умиленно, просит: «Петька, побереги патроны, а то ведь опять не хватит до конца прогулки!» Сила стояния На плите закипает вода для кофе. Я жду. Минуты, часы стояния. В очереди у кассы. На перроне вокзала. В ожиданьи загрузки компьютера. Вынужденное безделие, когда вдруг задумываешься о том, о чем только и нужно думать, но в суете забываешь и вот вспоминаешь… Миг надежды, что запах кофе все сразу тебе объяснит. Барменша Терпеливо внимает рассказам измотанных жизнью женщин, рассказам мужчин, заходящих в бар незаметно, как невидимки, чтоб через час или два уйти с геройской осанкой. В который раз она слышит слова, те, что чаще всего говорят, головою склонившись на стойку, «кабы», «если бы», «лучше б», «надо бы», жизнь несостоявшихся, жизнь в сослагательном наклонении. Здесь у стойки, как у дорожной развилки, они просят ее поведать, куда им дальше идти… Хотя бы разок поменяться с ними ролями. |
