Инна Кабыш Если поезд ушёл, надо как-нибудь жить на вокзале — в туалете, в буфете, под фикусом пыльным, у касс, ибо нам небеса это место и век навязали, как вовек полагалось верхам: не спросивши у нас. Надо ставить заплатки на платья и ставить палатки, разводить не руками, а кур, хризантемы, костры, и Писанье читать, и держать свою душу в порядке, и уехать хотеть за троих, то есть как три сестры. И кругами ходить, как в тюрьме, по сквозному перрону, и понять, и проклясть, и смириться, и всё расхотеть, и без зависти белой смотреть на дурёху ворону, что могла б и в Верону на собственных двух улететь. И на этом участке планеты дожить до рассвета, и найти себе место под крышей и солнцем в виду раскуроченных урн, и дожить до весны и до лета, и в тетрадку писать, и не тронуться в этом аду. И стоять на своём, и пустить в это месиво корни, и врасти, а потом зацвести и налиться плодом, ибо поезд ушёл в небеса и свистки его горни, но остался вокзал, на котором написано: «Дом». Константин Кравцов
Отечество Отечество нам Царское Село. Пушкин Мы не поедем в Царское Село: Все лицеисты пущены в расход, Обломки лиры снегом занесло, Отчалил философский пароход И растворился в дымке голубой, Ну, а народ – о чём ты, Бог с тобой. Изъяты книги из библиотек И сожжены, и вылинял, поблек Всяк сущий в нём язык, и вот уж век России нет. Но гиблые места, Но мачты лучевидные стропил Без плотников, церквушка без креста, В грязи – из веток ивовых настил И синяя оленья немота Весны, и то течение светил Над мерзлотой, над вечной мерзлотой… И всё пресуществляется в Дары: Вино и хлеб, и игры детворы. России нет. Но дискос золотой, Но Чаша, свет, струящийся в ночи, Его прямоходящие лучи… Занявшийся сиянием перегной, Себя я в этой бездне разместил, Идя сквозь виноградник Твой больной И видя сны, где снег со дна могил Ещё блестит под северной луной. Панорама На дворе сыропустной седмицы канун И лохмотья блестят на осях лучевых По окрестным дворам в облаках кучевых Словно лебедь Горация лебедь-кликун Пропуская сквозь прутья морозный озон Протрубив разорвался на лезвия струн В бесконвойный рассыпался звон Копошится у мусорных баков изгой И как мытарь тряпье твое ветер-хамсин Ворошит на холме за стеной городской И горит распускаясь в ночи керосин Шелестит накрывая тебя с головой Игорь Караулов «Был в Одессе ресторан Сальери…» Был в Одессе ресторан Сальери, а напротив Моцарт был отель. Оба эти здания сгорели. Всё сгорело. Город весь сгорел. Как Одесса оперная пела, как над морем голос тот летел. Человечки слеплены из пепла. Ходят в гости, делают детей. Не пойми с какого интереса всё хотят поговорить со мной. Мне приходят письма из Одессы, а в конвертах пепел рассыпной. Там сгорают прежде чем родиться, не успев построить, сносят дом. Кормят по новейшей из традиций щукой, фаршированной огнем. Пишут мне: здесь нет и тени ада, круглый год акация цветёт. Моцарт не страшится больше яда и в Сальери целит огнемёт. Вячеслав Куприянов Глиняная армия деспота Китайский деспот Цинь Шихуанди Во Втором веке до нашей эры Повелел сжечь все умные книги И закопать в землю живьем ученых и поэтов А в своей гробнице Спрятал в засаде Армию терракотовых воинов На случай, если народ поумнеет. Но по прошествии времени Всю эту премудрость книжную восстановили Те кто помнил наизусть эти книги И приснился мне глиняный страшный сон Что глиняные солдаты деспота Пошли в наш век Двадцать первый Незримым шелковым чайным глиняным путем По уже открытым Памирам и Уралам На нашу русскую землю Чтобы закрыть наши русские книги И зарыть в нашу русскую землю Всех кто еще способен думать Но шли они, как оказалось, напрасно, Ибо все это уже сделали Простые русские Современные деревянные матрешки И простые русские Глиняные детские свистульки. И некому восстановить нашу мудрость Поскольку никто Ничего не запомнил Милуо, Китай, 04.11.2019 Евгения Джен Баранова «Ажурного дня собирается пена…» Ажурного дня собирается пена у леса Верлена, у поля Верлена, у синей избушки в седых камышах. А ты не умеешь землицей шуршать. А ты не умеешь похрустывать сердцем. Не тронь колокольцы, им видится Герцен. Они научились звонить ни о ком, как будто в небесный стучатся райком. Всё пенится, мнится, кряхтит, остается синицей во рту, журавлем у колодца, а ты посторонним киваешь во мгле. Какие все мёртвые, милый Верлен. |
