Его глаза слишком блестят. Он пьян и прилично. Просто не качается, но бред несет. Предложит ли он мне остаться утром?

— Хочешь выпить? Что-нибудь покрепче чая?

Я отказалась, и он сел напротив.

— Я предупреждал тебя, что мы огребем от родственников по полной программе. Вот — получите, распишитесь.

Я сделала глоток и вернула чашку на стол.

— Ты жалеешь?

— Я — нет. У меня это только еще одна капля в океане ненависти. А вот у тебя дома до меня все было хорошо.

— Я разберусь.

— Когда? Завтра?

— Мне нужно твой рюкзак взять… — начала я осторожно.

— Даш, я серьезно сказал. Ты можешь здесь жить. Я не против. Но мама есть мама.

Но глаза от меня спрятал.

— Я… Даш, я ничего тебе не обещаю. Это было бы глупо… Но пока живи. Да, отец позвонил. Сказал, чтобы ты приходила завтра к двум часам. Ее зовут Елизавета Владимировна. Не знаю… Давай утром купим тебе что-нибудь… — он поджал губы. — Одеть.

— У меня есть, что надеть, — расправила я плечи. — Костюм для экзаменов. Я съезжу домой.

— И это правильно.

Мы смотрели друг на друга и молчали. Потом Кузьма поднял чашку с чаем.

— Ну, за начало новой жизни… Любой опыт полезен…

Я подняла свою. Мы чокнулись. Нет, мы действительно чокнулись…

Кузьма вдруг вскочил, чуть не облившись недопитым чаем. Сунулся в кухонный шкафчик, достал ключ и потребовал от меня связку с моими ключами.

— Я обычно прихожу с работы очень поздно.

Пока вытаскивала брелок, раза три роняла сумку. Наконец Кузьма нацепил на кольцо новый ключ и протянул мне.

— Иногда обстоятельства выше нас, но мы обязаны быть выше обстоятельств.

— Спасибо, Кузя.

Я спрятала ключи в сумку и осталась держать ее на коленях.

— За что мне-то спасибо?

Я молчала.

— Это тебе, Даша, спасибо, что пришла.

Мне нечего было ему ответить. Что говорить? Я постараюсь не разочаровать ни отца, ни сына. Это будет сложно. Но кто сказал, что жизнь легкая штука? Особенно, когда в ней возникают отношения и причинно-следственные связи.

— Явление Христа народу… — открыла дверь моя сестренка.

Я молча прошла в квартиру и так же молча, разувшись, без тапок в нашу с ней комнату. Душ я приняла утром, теперь мне нужно было только переодеться. Я вынула из шкафа костюм и встряхнула — можно надеть без проблем. Затем достала коробку с туфлями. Не шик-блеск, но и не дешевое уродство.

— Ты это куда намылилась? — выросла у меня за спиной Машка.

Мама, к счастью, была на работе.

— На работу.

— У тебя ж выходной… Или тебя на новую доску почета снимают?

— Я ухожу из магазина. Я теперь буду бухгалтерией заниматься.

— Серьезно, что ли?

— Да.

И больше я ей сообщать ничего не стала, кроме:

— Я вечером зайду за вещами.

Сейчас я скинула, что могла, в рюкзак, на дне которого продолжал лежать новогодний сверток и розовый крем.

— Надеюсь, мама к тому времени еще не вернется.

— Ты серьезно уходишь?

Я кивнула.

— Маш, ни о чем меня не спрашивай. У меня все хорошо.

— Да лучше и быть не может! Тихонова прикарманила!

— Маша, хватит! У нас с ним…

Я запнулась. Сестра продолжила:

— Любовь! Держите меня, я падаю… — добавила она голосом Нюши из "Смешариков".

— Да пошла ты…

Я развернулась и вышла — такси я вызвала уже от подъезда и явилась в офис на четверть часа раньше. Меня приняли абсолютно спокойно, хотя я ужасно боялась косых взглядов. Хотя, может, никто ничего и не знает. Меня спросили про опыт — которого не было, про учебу — тут у меня было, что показать. Должность самая низкая. Тут уж точно краснеть не придется не за блат, не за навыки. Я научусь, я всему научусь. Зарплата оказалась ровно такой, как я получала в магазине. Очень странно, но я не стану выяснять тонкости беседы отца с сыном. Но это офис, это удобное кресло, компьютер и никаких стеллажей и торговых залов. И вообще у меня еще диплома нет!

Я позвонила в магазин, чтобы выяснять, на месте ли нужный мне человек. Пришла. Согласилась отработать две смены. Теперь домой. С родственниками договориться будет куда сложнее. Вот уже и достают! Я вытащила из кармана телефон. Кузьма. У меня аж затряслись руки. Да ладно, может просто звонит, чтобы узнать что да как. Не пошлет же он меня так просто и так сразу…

— Даш, ты в восемь сможешь быть на Фонтанке?

Сейчас почти шесть.

— Смогу, а что?

Сердце ходило ходуном.

— Ужин с очень неприятным человеком. Я не могу пойти на него один.

— Что я должна надеть?

Господи, у меня для ресторанов ничего нет!

— Ты мой новогодний подарок не потеряла?

— Нет.

— Я что-нибудь новое тебе придумаю. Будем же в сентябре в Дубровнике. Даш, там итальянское платье, от которого ты отказалась. Надень его для меня сегодня, пожалуйста.

— Хорошо.

Сейчас вообще все — для тебя.

Я почти что бежала к дому. Теперь мне точно нужен душ. И высушить волосы, и причесаться, и успеть и суметь нормально накраситься. На стуле у кровати висело кружевное платье. Рядом валялась упаковочная бумага. Господи, как страшно!

— Что это? — Машка крутила в руках две хорватские куколки, которые я не позволила Кузьме купить в той рождественской лавке.

— Украшение на ёлку. Нравится?

— А это что? — сестра ткнула пальцем в платье.

— Униформа для делового ужина, — отрезала я, проверяя подсохли ли у меня подмышки.

— О как! Повышение по всем фронтам. Лимузин подадут?

— Маш, зачем ты издеваешься? — спросила я с вызовом, хватая платье.

— Я завидую. По-доброму, — ответила она серьезно. — Желаю тебе счастья, а ты злишься.

Я бросила платье и прижала к себе сестру. Она дурочка, но такая хорошая…

— Машка, мне страшно…

— Все у тебя будет хорошо. Ты — умная, хотя иногда такая дура! — добавила она уже со смехом. — Ты там только не упейся, а то шпильки сломаешь!

— У меня нет шпилек.

У меня действительно не оказалось ничего подходящего под кружевное бежевое платье. Но были сандалии, коричневые. Я их протерла и обулась. Пляжный вариант. Самое то для питерского зимнего лета. И я схватила ветровку.

— Действительно, как дура выглядишь! — не удержалась Машка.

— Какая уж есть!

Я вызвала такси из дома, вбив адрес ресторана. С Кузьмой я созвонилась из машины.

— Я встречу тебя на улице.

И я вышла к нему в одном платье, а он держал наготове шаль. Успел сбегать в магазин, чтобы не упасть перед неприятным деловым партнером в грязь. Мне бы не поблекнуть на фоне чужой спутницы. У той и шпильки будут, и накаченные губки!

— Это твой босс? — спросила я тихо, когда Кузьма забрал куртку из моих дрожащих рук.

— Нет, твой…

Я застряла в дверях, которые он для меня придерживал.

— Почему ты не сказал?

— Чтобы ты не отказалась. Даш, ну чего ты встала?

— Какое у него отчество хотя бы? Не могу же я его дядя Боря звать?

— Всегда могла, а сейчас что?

— Не смешно!

— Даш, расслабься. Семейный ужин, мать его, а не смотрины. Что он тебя, не видел?

Кузьма повесил мою ветровку на вешалку и сжал руку. Стиснул до хруста в пальцах. И впервые его ладонь оказалась мокрой. Нет, она была такой в подземной тюрьме в Дубровнике.

— Я думал, ты один будешь…

Дядя Боря окинул меня таким оценивающим взглядом, словно действительно видел впервые.

— Ты не сказал, что я должен быть один, — ответил спокойно сын, пожимая отцу руку. — Я просто никуда теперь один не хожу. Мы даже бегаем вместе, — почти не соврал Кузьма.

— Я видел ваши фотки. Ты, Дашка, молодец!

И я не знала, что он имеет в виду — молодец, что бегаю, или молодец, что охмурила его сына.

— Спасибо! — прошептала я за момент до того, как его щека коснулась моей в приветственном поцелуе.

Он целовал меня раньше? Что-то не могу припомнить. Вот коньяк я с ним пила. Лет так в четырнадцать первый раз. Я даже помню, в каком кресле тогда сидела. Таська плевалась, а я выпила все. Крепкие напитки были только в их доме и только с ним. Он всегда, как я себя помню, много рассказывал из истории, но Таська всегда злилась, когда отец начинал разглагольствовать. Голос у него — глубокий баритон, а сейчас он басит и хрипит одновременно. Это другой человек. Постарел. Сильно. Но часы на руке те же. Или такие же. Большие с двумя циферблатами. Прямо-таки горят, хотя рука не загорелая и рубашка не белая, а светло-голубая.