Он ничего не ответил. Просто забрал у меня тарелку и стакан, чтобы поставить в посудомоечную машину.

— Извини, — буркнула я ему в спину. — Что-то снова голова разболелась.

— От жары. Вечером погуляем, станет легче.

Мне бы его оптимизм!

— Кузь, а у тебя никогда похмелья не бывает?

Он снова сел к столу и принялся резать инжир на четвертинки.

— Бывает, — он протянул мне блюдце, и я взяла самый маленький кусочек. — От большого количества водки, поэтому я не пью. Знаешь, к черту это вино, если тебе так от него плохо.

— А как же хорватский подарок? — я стрельнула глазами в сторону домашней наливки.

— А это не вино, это амброзия. Даш, — он не сделал даже перехода. — Зачем эта сука мне Таськину фотку прислала?

— Для отчета, — выдала я тут же. — Ну чего ты паришься?

— Ты бы просто эту фотку видела…

— Не надо! — тут же запротестовала я.

— Да и нечего. Я удалил. Не хочу видеть сестру такой…

— Кузь, вот ты сейчас просто так заводишься…

Он начал выстукивать пальцами по столу барабанную дробь.

— Наверное, действительно зря психую… Но я не могу, — он растопырил пальцы, и руки у него реально тряслись. — Так бы и придушил.

— Кузь, ну хватит! Реально — хватит. Она ж не специально в дерево влепилась…

— Но Таську под удар поставила специально! — повысил он голос.

— Окей… Скажи мне теперь, что ты точно взял бы удар на себя? Скажи!

Он молчал.

— Кузь, остынь. Таська сама с ней дружит. Сама.

Он поднялся. Нет, вскочил. Хорошо, стол остался на месте.

— Ты не понимаешь! Просто не понимаешь!

И шарахнул дверью во двор.

Да, не понимаю. Но и ты не понимаешь, раз не можешь ничего связно объяснить, а только дверью хлопаешь. Двадцать пять лет будет. А ребенок ребенком, хуже восемнадцатилетнего!

— Плавать идем?

Идем, конечно! Нельзя же целый день просидеть взаперти. Особенно, после того, как выяснилось, что вместе с лимонным пивом, Кузьма купил ещё и желтый мячик для водного поло. На пляже в воде плавала надувная сетка, и сейчас, ближе к вечеру, детей, желающих поиграть в мяч, не нашлось, поэтому мы без зазрения совести отогнали ее на глубину.

Учились играть по хорватской системе. От бразильской (или какая она там была в Ералаше?) ее отличало лишь то, что вместо стеклянного окна на спиной, впереди была соленая вода, и каждый пропущенный мяч вынуждал меня целую минуту жмуриться. Почему же морская соль так дерёт глаза?!

— До буйков?

Мы бросили мяч и поплыли, а потом пошли гулять — и я снова держала Кузьму за руку, чтобы тот не полез доставать для меня морского ежа. И еще хватала его за руки, когда он слишком нахально лез мне под футболку — заветная скамейка тоже оказалась в закатный час никому не нужной. Но, но, но, но… За спиной все же ходят люди, солнце все же светит, и вообще-то на все про все существует ночь…

Мы думали поужинать дома, а потом мне вдруг очень захотелось салата с хамоном и моцареллой. И точно не хотелось ничего, окромя минеральной воды, а потом и она не пошла, и мы взяли "природну воду", то бишь амброзию из-под крана. От мороженого я отказалась — сначала, а потом взяла лимон. В качестве втыка за дневное пиво.

— Ты каждую мелочь будешь мне припоминать? — то ли серьезно, то ли притворно обиделся Кузьма.

Буду. Конечно, буду — для меня это не просто отпуск. И даже не первый сексуальный опыт, пусть и не совсем удачный. Это нечто большее — это осознание того, как можно ошибиться в человеке. Если бы я хоть наполовину знала Кузьму так, как знаю его сейчас, то он никогда не стал бы у меня первым. Одна девчонка говорила, что специально пошла с парнем, которого даже имени не знала и никогда с ним больше не встречалась, чтобы, не дай бог, не влюбиться… Или не так, не так она говорила: первая любовь, она всегда болезненная, после первого секса часто разбегаются — так зачем мучить себя? Лучше потом найти того, с кем будет хорошо. Потом…

Я смотрела на Кузьму — как он по-детски пытается выскрести оставшееся в углублении креманницы мороженое. Какой же он все-таки странный… Хороший или плохой — не разберешь. Правильное слово — странный.

— О чем ты думаешь? — неожиданно спросил он.

А может и ожидаемо. Это просто я, залюбовавшись им, не заметила, как он бросил ложку и уставился на меня.

— Ни о чем, — я перевела взгляд на море, которое темнело за листьями винограда, обвившего террасу ресторана. — Что будем делать завтра, кроме как плавать?

— Побежим. Утром. До монастыря и обратно, — ответил Кузьма без запинки, будто только об этом и думал, когда вылизывал мороженое.

И еще думал о том, как стащит с меня майку, как только мы перешагнем порог дома.

Он даже не попытался закрыть дверь на ключ. Он о плохом не думал, и я тоже не стала. Но все же успела подумать про завтрашнюю стирку, глянув на наше любовное поле боя… Куда делась аккуратность Кузьмы? Мог бы хоть простынь расправить… Нет, по трезвому с такими мыслями у меня точно ничего не получится. Надо сосредоточиться на поцелуях, в которых еще чувствуется вкус лесных ягод — не зря он подчищал мороженое. Да и вообще он не зря все делал. И не зря я поехала в Хорватию, и не зря пробежала по стене в Стоне — не будь того поцелуя, ничего бы не было… И разве можно думать о похмелье, когда пьешь вино? Нельзя… И я не хочу думать о том, что мы будем делать завтра, послезавтра и послепослезавтра и вообще в другой жизни, которая начнётся по ту сторону границы…

Сейчас нет никаких границ, кроме прямоугольника кровати, с которого надо постараться не свалиться. А если и свалишься — тоже не беда, главное увлечь за собой одеяло…

— Даша, а если бы я не полез к тебе, ты бы так и уехала без… первого секса? — спросил он, когда мы перебрались в соседнюю комнату и я чуть ослабила хватку его рук у себя под грудью, понимая, что не сделай я это сейчас, мне так и придется спать всю ночь… Нет, оставшуюся половину ночи.

Как хорошо, что перед глазами дверь — закрытая, а не его глаза — открытые. И все равно слова не идут.

— Не знаю… Может быть, поцеловала б тебя первой…

Как легко говорить, не видя этих глаз…

— В последний день? — он не хихикал, он просто пытался говорить, уткнувшись носом в мою подушку, и поэтому выходило смешно! — Думала, раз и сразу в дамки?

— Я вообще не думала, — буркнула я тоже в подушку, которая волной топорщилась возле моего носа. — Думаешь, если бы я все тщательно спланировала, вышло бы так по-дурацки?

Он ничего не ответил, только засопел. Снова на себя чужую вину примеряет? Я развернулась и нарвалась на поцелуй. Не короткий. Не примирительный. А…

— Кузя, блин… где мы спать тогда будем?

— А мы разве будем спать? Я тебе разрешил поспать утром. И вообще я поставлю будильник, чтобы не проспать самолет…

Да с него станется! Хоть бы на завтрашнее утро не ставил будильник. И о чудо, я проснулась первой. Наверное, потому, что мы спали спина к спине, на двух разных подушках, проверяя у друг друга пятки на предмет шершавости, достояние отпуска.

Сейчас я лежала к нему лицом, а его закрытые глаза смотрели в потолок. Он закинул руку за голову, и я не могла понять, как можно спокойно дрыхнуть с такой напряженной лопаткой. И как вообще можно дрыхнуть, когда я уже проснулась…

— Кузя… — позвала я сначала тихо, потом чуть громче, а потом поцеловала его.

— А я уж думал, не додумаешься, — скривил он губы, продолжая лежать с закрытыми глазами.

Зато вытянул руку из-под головы, чтобы притянуть меня к себе… Что, снова? Типа ты все заспал и не помнишь, что у нас это уже было сегодня ночью? Или тебе лень снимать постельное белье, и поэтому ты решил сделать так, чтобы резинка простыни сама соскочила с матраса, или…

— Даша, ты можешь не смотреть на меня так осуждающе, будто это нужно только мне?

Я не смотрела, я щупала — его, но нужно это было не только ему. Только…