— В конце сентября будет всего двадцать градусов, — сообщила она, когда мы наконец с ней поравнялись.

Вернее, я, потому что нарочно не пропускала Кузьму вперед.

— И старт в половине восьмого. Вообще это не так уж и сложно. Я с пятнадцати тут бегаю. Это будет мой шестой марафон.

Ну да, с возрастом я не прогадала.

— Вы это, на ступеньки не смотрите. Ну, немного тяжело, а потом вообще класс, когда начнем спускаться…

Я ее не слушала и не слышала. В ушах уже шумело, но я не сбавляла темпа. Впрочем, здесь не везде были крутые подъемы — ступеньки напоминали застрявший эскалатор метро: на некоторые приходилось даже наступать дважды. Вскоре началась прямая крепостная стена — так там вообще можно было бежать. Ну, или, в крайнем случае, идти.

— Даш, у тебя сейчас силы закончатся, — поймал мою руку Кузьма, а я ее вырвала, будто обожглась о раскаленную сковороду. — Ты как рак красная…

Только не от жары… У меня слишком много крови в голове, так и хочется отдать половину Красному Кресту!

— Эй, послушай! — крикнул вдруг Кузьма хорватке, которая вновь занималась бегом на месте у начала следующих ступеней. Представилась ли она, не помню, но Кузьма ни разу не назвал ее по имени. — Мы не хотим тебя задерживать. Мы вообще не марафонцы. Мы так, любители…

Мои ноги двигались, немного, а вот мысли бежали на месте и уже втоптали в древние камни вопрос — что он такое несет, зачем?

— Ты беги, а мы тут передохнем немного. Пейзажем полюбуемся.

— …Пейзаж… Видишь море… — девчонка неожиданно перешла на хорватский, тыча в разные стороны указательным пальцем, и это были единственные слова, которые я сумела выудить из ее речи: они оказались идентичными нашим.

Потом она вернулась к английскому, пожелала удачи и понадеялась встретиться с нами внизу или уже на марафоне. Помахала рукой и резко ускакала прочь… Коза! И не только горная!

— Даш, выпей воды, — Кузьма почти сунул бутылку мне под нос, закрывая вид на красную футболку. — Будешь тренироваться, так же скоро побежишь.

— А может я не хочу! — вырвала я бутылку и выдрала зубами носик, чтобы сделать обжигающий глоток.

— Не захочешь, не побежишь. Глупо сравнивать свои достижения с чьими-то. Надо сравнивать только со своими. Побеждать надо себя и только себя. Ну и свою лень…

— Я, по-твоему, ленюсь?

Улыбнешься — я зубы тебе выбью этой бутылкой! И он, точно поняв мои намерения, схватил бутылку и сделал глоток, а потом сорвал с меня кепку и, будто из прыскалки, облил мне голову водой так, что аж на лоб потекло, и я, с нецензурными ругательствами, размазала по лицу прохладные капли.

— Я всего-навсего хочу тебя остудить! — Кузьма до сих пор не улыбнулся. — Это нормальная практика. Обычно полбутылки себе на голову выливаешь, но сегодня никто не ждет нас на трассе со стаканчиками воды, так что воду надо беречь.

— Не смей больше этого делать, а то я… — не успокаивалась я.

— А то что ты?

— Я…

А вот что — я вырвала у него бутылку, которую он не успел закрыть, и брызнула водой ему прямо в глаза.

Он даже не утерся, схватил меня вместе с бутылкой и поднял в воздух. Поднимал, пока не уперся козырьком мне в грудь — всю мокрую под футболкой. Хорошо еще не подбородком!

— Ну и кто из нас сильнее?

Его руки все сильнее и сильнее сжимались вокруг моей талии — еще чуть-чуть и из моей футболки польется впитавшийся в нее пот. Мы оба были мокрые и не только от воды — наверное, поэтому и раздували ноздри, как лошади. Загнанные… С выступающей по бокам пеной… На губах она у меня точно пенилось и шипело, когда я выдавливала из себя ответ:

— Догадайся с трех раз…

Или же это делали его руки, поднимающиеся все выше и выше, пока не нащупали грудь — и вот я встала на ноги, только они отказывались меня держать, и я непроизвольно схватилась… Нет, не за его плечи, а за каменный парапет.

— Кто упрямее и так видно… Смотри!

Кузьма вдруг отступил от меня и привалился животом к стене.

— Смотри, как высоко ты забралась!

Я опустила глаза — сначала к своим дрожащим коленям, а потом к оранжевым треугольничкам крыш Стона.

— Еще рывок и будем спускаться. Ты, Дашка, супергероиня.

— Я сейчас сдохну… — простонала я, не поворачивая к нему головы.

— Не сдохнешь. Ты же не хочешь, чтобы "Красный крест" вернулся для оказания тебе первой медицинской помощи…

Я повернула голову. Глаза мои сузились — их щипало от пота.

— Ты так думаешь? — зло процедила я сквозь зубы.

— Уверен!

Мне хотелось крикнуть — да пошел ты! Но вместо этого я решила бежать. Пусть это было больнее в сто крат. Хотя не знаю, что хуже — боль в боку или в сердце от вечных насмешек идиота Тихонова!

— Даш, береги силы! — дышал он мне в затылок.

— Да пошел ты! — выкрикнула я, не оборачиваясь, прибавляя шаг.

С носка на пятку, с носка на пятку, из носа в рот, из носа в рот… Ступенька — раз, ступенька — два, ступенька — три… Я схватилась за поручень, чтобы притормозить на спуске. А то скакала по лестнице, точно теннисный мячик. Еще немного, еще чуть-чуть… Я это сделала, сделала… Поставила его на место!

Вот уже и люди стали попадаться нам навстречу. Не бегуны… Они улыбались, они подбадривали… Но мне не была нужна их поддержка. Мое сердце работало на износ, но работало. Обливалось кровью, как я потом, чувствуя, что никогда уже мне будет не отодрать этой футболки от мокрющей спины. Я нагибалась вперед, как показывал Кузьма — но бежать не становилось легче, наоборот я только больше боялась пропахать носом эти нескончаемые серые камни. А с носа текло… Не сопли — кажется, пот поселился и там. Я пару раз вытирала ладонью лоб, но только делала себе хуже. Глаза нещадно щипало.

— Даш, уже можно сбавить скорость!

Это Кузьма крикнул мне, когда я спрыгнула с последней ступеньки на асфальтовую одноколейку, но меня несло вперед уже просто по инерции. Кузьму я только слышала, он специально плелся следом, чтобы я его не видела. Перед глазами дрожал дорожный знак с ограничением скорости в сорок километров. Я, дай Бог, бежала сейчас четыре… Просто шла пешком, не в силах ни выдохнуть, ни заговорить. Так в последний раз я чувствовала себя на школьном кроссе — надо добраться до финиша, другого не дано…

Сорок километров, блин… И губы у меня сами собой расползлись в улыбке. Здоровый смех — пусть и внутренний — тоже прекрасный допинг. Но я, кажется, притормозилась, или это Кузьма побежал наконец быстрее и поймал мою улыбку, а потом и руки, и ноги, и я снова оказалась в воздухе — воздухе, нагретом солнцем и нашими плавящимися телами.

— А теперь говори мне спасибо. Живо! — прошептал он то ли шепотом, то ли севшим от бега голосом.

— За что? — еле выдохнула я саднящим горлом.

— За то, что я вытащил тебя из болота, царевна-лягушка. Ну, говори! Я жду!

— За что? — повторила я, не в силах смотреть ему в глаза. Слишком яркие. Ярче, чем само солнце.

— Ты сделала то, что никогда бы не сделала без меня. Ты сделала то, что никогда бы даже не рискнула сделать моя сестра. Ты просто гигант, — и он поднял меня еще выше, и я с испугом ухватилась за его мокрые плечи.

Кузьма запрокинул голову, чтобы видеть мои глаза, и угодил подбородком мне в пупок, обнаженный и мокрый.

— Так я услышу наконец спасибо?

Он улыбался, и я улыбнулась тоже, сильнее вжимая пальцы ему в плечи, а пупок — в собственный позвоночник.

— Спасибо, — мои губы растянулись в неконтролируемую чеширскую улыбку.

Он покачал головой.

— Ну разве так взрослые девочки говорят спасибо?

Я не успела даже задуматься над ответом, как снова оказалась на земле. Только ногами, а руками я все еще висела на его плечах. Мокрые футболки приклеились друг к другу, как и взгляды — такие же влажные.

— Тогда я первым скажу тебе спасибо за то, что ты побежала со мной…

Возможно, он даже не договорил этой фразы — и поставил точку на моих губах, а потом передумал и превратил ее в многоточие. Поцелуй был горьким от блестевших над верхней губой капелек пота, но Кузьма не спешил отпускать мою нижнюю губу, как и я — его плеч.