— Лори, не надо… не надо этого…

Директор Одонара встал, как будто так легче было держать щит; Лори уставилась на него в упор, все позамирали при виде этой борьбы…

Две темные кровавые капли медленно сползли по верхней губе Мечтателя, он вцепился ногтями в барьер, и в этот момент Фелла Бестия, прошептав что-то, что женщины обычно не говорят, встала рядом с директором и накрыла его ладонь своей.

Щит упрочился и выровнялся. Бывший воин Альтау, хоть и паж, — аргумент хоть для кого, хотя вряд ли для разгневанной богини. Но Лорелея уже взглянула в глаза Экстеру, увидела стоящие в них слезы, кивнула, как бы с чем-то соглашаясь, и отвернулась.

Ощущение опасности и силы схлынуло. Невидимая волна больше не грозила потопить Магистров. Лицо Лори все еще светилось, но уже не гневом, а, кажется, грустью, да и сам этот свет начинал уходить, таять, сияли как прежде только ее волосы. Она опять опустилась на колени над телом Макса Ковальски, не прикасаясь к нему, только глядя, как будто вспоминая что-то; почему-то провела над его губами ладонью. Встала. Плавно, но как человек, принявший какое-то решение.

И вдруг мягко, не спеша провела рукой линию вокруг себя, повернулась, сделала несколько шагов, кому-то поклонилась, закружилась, поплыла в воздухе…

— М-м…э-э? — вытаращился на эту картину Кристо.

— Танцует, — шепотом ответила Дара на вопрос, который он так не смог оформить.

Танцует? Лори не просто танцевала — она завораживала. Быстрая и гибкая, и плавная, и грациозная, и движение за движением, а ее волосы в это время чертили в воздухе свои, причудливые фигуры — золотым и красным, словно солнце вставало и заходило, словно осенние листья возвращались на деревья и все взлетали, взлетали… Не было музыки для этого танца, не было аккомпанемента, кроме изумленных вздохов — а движения Лоры были ритмичными и точными, будто музыка вместо смертной тишины господствовала сейчас на арене. То как лебедь в озере — ныряя куда-то вглубь танца, то как лань — выпрямляясь; то кружась, как снежинки в танце — Лорелея все плыла и плыла с закрытыми глазами. И Дара первой догадалась, что они видят не всё, и применила к себе простенький трюк, на который способны даже артемаги: взглянула не человеческими, а магическими глазами, применила зрение, которое артефактору позволяет видеть точки прикосновений, а боевому магу — оценивать потенциал противника.

Танец Лорелеи выглядел почти неизменным, разве что ярче стали выглядеть линии, рисуемые золотыми волосами, и зрителей стало тоже ярче видно: обессиленный директор, настороженная Бестия, Магистры, кажется, тоже рты пораскрывали, оторваться не могут…

Никто не мог оторваться от этого зрелища — и он тоже не мог, само собой. У самого выхода с арены застыл Макс Ковальски — зачарованный, потрясенный: ни отвернуться, ни уйти туда, где его уже заждались. Нет, он уйдет, поняла Дара, он знает, что нужно идти. Он уйдет, вот только полюбуется еще немного: миг… или два… или три…

Кажется, он даже не чувствовал, что подходит к ней всё ближе, шаг за шагом. Он не видел собственного тела, зрителей, он смотрел только на Лори, которая его совсем не замечала, она ведь просто плыла, вся в танце, в своей красоте, в сиянии…

Но в какой-то миг она протянула ему руку — и их танец стал парным. У Дары закончились силы, и уже обычным зрением она увидела, как Лори все кружится по арене, только теперь так, будто кто-то обнимает ее, ведет ее в танце…

«Макс…» — Кристо чуть не рехнулся, когда прочитал это по губам Дары. Похоже, ей на сегодня хватило испытаний — девчонка всё же, ну, подумаешь, что хладнокровия у нее раза в три побольше, чем у него самого, это не показатель. Она вон чуть не сорвалась, когда Ковальски помер, ну, и теперь блажит что-то свое, только…

Что ж это Лори так странно танцует? И что бы это у директора такое лицо, и почему его губы тоже выговаривают что-то похожее на «Макс»?

Кристо совершил вроде как подвиг: направил часть магии в глаза в такой ситуации.

И уже он, а не Дара, увидел, что на арене танцуют теперь двое и что танец всё замедляется, будто смолкает музыка внутри танцоров.

Последние шаги. Пара на арене остановилась, и Лорелея осторожно коснулась губ своего партнера, положив руки ему на плечи.

А потом с силой оттолкнула его от себя, так, что душа Макса Ковальски оказалась буквально вдвинутой в тело.

Дерзкий и вызывающий взгляд, который уходил в небо, потух, стал растерянным. Макс сел и схватился за грудь, и первые слова, которые он произнес после приступа удушливого кашля, прозвучали на арене, в ее абсолютной, священной тишине, удивительно не к месту:

— Кто ж вас учил так реанимировать, дилетан…

Здесь его чувства и его сознание зашли в тупик. Сознание твердило, что он мертв, чувства говорили обратное, все это в совокупности привело к неизбежному финалу: Макс Ковальски, только что воскресший из небытия, грохнулся в обморок, как семнадцатилетняя девица.

Лавина новичков обрушилась на Одонар как-то неожиданно и даже обидно. Будущие артефакторы прибывали обычно отовсюду: на практику или на работу — со всей Целестии, осиротевшие дети магов — из спаленных деревень, приютов и с больших дорог, а за юными артемагами отряжали специальные звенья поиска. Иногда их притаскивали, как когда-то Фрикса и Геллу, даже из других миров.

Но больше двух новеньких за один месяц Одонару редко удавалось увидеть, а здесь случилась катастрофа, которая была возможна раз в столетие: четырнадцать новичков явились в три дня, и еще вскоре должен был случиться выпуск в целестийских школах, и это уже обозначало прибытие новых практикантов.

Во всех взрослых мозгах Одонара от этого факта с непостижимой скоростью включилась программа самосохранения. Сперва Экстер Мечтатель вызвал Феллу Бестию через Хета. Фелла очень быстро смекнула, что именно ей хотят поручить, и орала еще до того, как шагнула в кабинет начальства:

— Черта с два, Мечтатель, ты понял меня? Я руководитель боевых звений, на мне лежит большая часть учебного процесса, Арктурос возрожден, а ты хочешь, чтобы я…

Немного погодя, Бестия поняла, что выкрикивает все это по адресу титанической стопки бумаг, которая громоздится на столе Экстера. Перед стопкой стоял хрустальный шар. Из шара доносился умирающий голос:

— Мне очень жаль, Фелла… но… возникли некоторые трудности, и я не могу пока присутствовать в артефактории… этого требует Семицветник. И я знаю, что не в твоих обычаях возиться с новичками, но я просто подумал… может, в таком случае ты поможешь мне с этими документами? Когда Магистры прилетали наблюдать за Правым Боем, один их дракон был загружен целиком. Кажется, они слегка обиделись за ту историю с комиссией и этой… бюрократией Макса…

Его слова прервал громкий и злобный хлопок двери. В воздух спланировали и опустились на стопку бумаг три скорбные головки маргариток. Вообще-то они стояли в вазочке на столе, но теперь были срезаны чьим-то острым боевым серпом.

Фелла Бестия вызвала Фрикса, который тоже прекрасно разобрался, чего от него хотят.

— Да я… ты что, серьезно?! Я ж артефактолог, меня даже теорики не воспринимают всерьез. Конечно, до тех пор, пока не начинают крякать или просить, чтобы их подоили. Да ты сама сколько раз говорила, что по мне плачет Опытный Отдел!

— Ты предпочтешь, — не спеша выговорила Бестия, — чтобы по тебе плакали друзья и родственники?

Фрикс уплелся из ее кабинета с таким видом, будто на его плечи взвалили четверть Одонара. Радуга еще не успела уйти на следующую фазу, как он попросил Хета отыскать Мелиту для «важнейшего разговора». В результате разговора Мелита оказалась ответственной за всех новичков, которые прибыли или прибудут в Одонар.

— Что он такое сделал, чтобы ты согласилась?! — поразилась Дара, когда услышала об этом от самой Мелиты.

— Просто я не могу устоять, когда передо мной ползают на коленях, плачут и обещают достать звезду с неба…