Спас его лишь случай. Отчим предпочёл с пользой избавиться от еретика, не желавшего верно служить рабом. Даром богам стал неудавшийся слуга. Его подвесили за ногу вниз головой. Некоторое время жертва, истошно крича что-то на своём языке, ещё дергалась, словно кукла, но лезвие ножа жреца, скользнувшее по шее, вскоре прекратило эту пляску. Леккео стоял под мертвецом, и тяжёлые алые брызги залили ему лицо. Их аромат показался ему прекрасным. Он давно уже понял, что кровь питательнее и насыщеннее, если животное боится смерти. Но любое животное, в отличие от человека, знало о конечной точке своего пути. И принимало её. В людях же жила надежда. И она питала страх…
Раб испытывал истинный ужас!
Слизывая языком капли, Леккео ощутил настоящую жажду. Ему хотелось припасть к ране губами, чтобы земля перестала впитывать столь драгоценную жидкость! Он едва сдерживал себя…
И сумел устоять только, чтобы той же ночью тайком увести в лес соседского мальчугана.
Впервые за долгое время Леккео чувствовал сытость и пришёл в хорошее настроение. Но регулярные дальнейшие пропажи детей окончательно запугали жителей. Особенно плачевной ситуация стала, когда нашёлся один из крошечных трупиков, в котором не обнаружилось и капли крови.
Liekkiö Flamöek.
Ему было лишь десять, когда мать гневно швырнула в него ткань савана.
Чтобы спасти не только себя, но и всю семью, он должен был умереть…
Но на этот раз похороны вышли гораздо хуже. Тогда можно было, несмотря на голод, делающий тело ледяным, хотя бы двигаться. Сейчас ему мешал страх. Собственный страх. Охота, которая нынче велась за ним, требовала предельной осторожности. Дыхание почти отсутствовало. Сердце едва билось в тихом ритме. Вонючая тряпка должна была сбивать нюх.
И всё же некто его отыскал.
Слух легко улавливал смешки и шорох разбираемых камней корабля, но он до последнего лежал спокойно. В надежде, что обман удастся.
Леккео желал жить!
Ему было уже несколько столетий. И хотя внешность его с одиннадцати лет так и не претерпела никаких изменений, некая острая детская вера в собственную неуязвимость и чудо до сих пор горела огнём внутри него.
Но некто продолжал копать.
И, наконец, настал миг, когда затвердевшая багряная грязная тряпка отлетела в сторону.
Его тут же пронзило такое отвратительное сильное разочарование, что он непроизвольно зарыдал! Прожитые годы не сделали его сильнее. Леккео ничего не мог противопоставить ищейкам кроме собственного разума.
А уловка не сработала! Не сработала!
— Смотри, Чортъ. Ути-пути, какой сладенький мальчик! — хрипловато произнёс женский голос, и раздался крайне неприятный скрипучий смех.
— Да-да. Вкусный. Давай съедим?
— Ты сначала того, что у тебя в мешке доешь, а то воняет на версту гнилью.
— Ну, давай, Йуллер, а?
— Нет. Тот был твой, а этот мой. Сама решу, что с ним делать.
— Пусти меня! Пусти! — тут же завизжал Леккео, ощутив, как чья-то рука схватила его за одежду. — Отпусти!
— Агусь! Вот именно для этого я тут и ковырялась-таки, — прозвучал сарказм, и он всё же открыл глаза.
Первым, что мальчик увидел, стала хищная улыбка, искажающая до оскала некрасивое, хотя и вполне человеческое лицо. Оно было сходно по своей грубости с мужским и пестрело глубокими морщинами. Лысая голова, на которой росли четыре рога (по два с каждой стороны, ближе ко лбу и расположенные один под другим) да невероятно светлые глаза, выделяющиеся из-за окружающей их красноты, не добавляли серокожей твари харизмы. Пощады можно было не ждать. А потому слёзы снова покатились по щекам.
— Чего онемел-то, птаха? Ещё ж не покойничек вроде, — начала издеваться ищейка демонов, сворачивая из верёвки петлю. — Продолжал бы меня умолять. Приятно душить стало бы.
— Душú! — тут же возрадовался Леккео. Такая смерть соответствовала вере его матери и считалась почётной. — Я приду к богам и сделаю всё, чтобы отцепить от моего мира лапы таких нелюдей как ты!
— А до смерти в свои шансы не веришь?
— Помощь нужна, — всхлипнул он, самостоятельно накидывая на себя сооружённую петлю. Взгляд отыскал и нужное дерево. — Давай вот на том суку?
— Ты чё тут тоску-то на меня навеваешь, малявка? — громко возмутилась серокожая.
Она поправила петлю на шее пленника и остатком верёвки связала ему руки. Леккео не сопротивлялся. Он прекрасно знал, что и со взрослым человеком может справиться только при крайне удачном стечении обстоятельств. Ищейка же выглядела намного сильнее, а её бесцветные глаза напоминали о богине вечного хлада и смерти. В них царило спокойствие и уверенность. Да и была она не одна. Рядом стоял массивный толстяк чудовищного вида.
— Пошли, — коротко приказала серокожая и дёрнула за конец верёвки, который обмотала вокруг своего запястья. Направление было противоположным от облюбованного деревца.
— Куда?
— Забавный ты. Так что познакомлю-ка тебя с одной премилой маркизой. А то она на меня всё чего-то зарится. Говорит, такая ты, Йуллер, необычная. Давай-ка я тебя распотрошу и поизучаю?
Свои слова ищейка произнесла изменённым писклявым голосом, а потом рассмеялась, как если бы фраза несла в себе действительно хоть что-то смешное.
— И как ты сбежала? — задал самый важный для себя вопрос Леккео.
— Один палец себе отрезала, а другой под нос ей сунула.
Женщина обернулась и, выставив свои средние пальцы, постучала одним о другой.
— Дальнейшее считывание невозможно. Вы довольны полученным воспоминанием?
Общество Шайрву редко кому в Аду приходилось по вкусу, однако способности этого клана считывать информацию о произошедших событиях стоили того, чтобы потерпеть слизнеобразных полукровок. Точнее, для людей те выглядели бы вполне прилично. Их верхняя часть тела оставалась очень похожей на человеческую, а нижние конечности в виде двух хвостов могли сойти за ноги. Но вот взор демона, способный зреть единовременно не только материальную составляющую, раскрывал несколько иной вид этих существ. Очень неприятный.
— Нет. Оно не только оказалось чрезмерно древним, но и завершилось явно раньше, чем следовало. Кроме того, вышло нечётким. Ужасно искажено и много пропусков.
— Вы не предоставили нам ни сам объект, ни его мозг. Материал не подходит даже для посредственного считывания. Никто другой не смог бы поднять и такую информацию.
— Никто другой не смог бы предоставить вам и такой образец, — не сдержался от колкого замечания Ал’Берит. — Однако давайте выйдем из сложившегося положения достойно? У этого воспоминания есть ещё свидетели, и я хочу увидеть его продолжение через восприятие Къёрелл. Тем более, в чём-то она меня больше заинтересовала. Я ощутил, что ею двигали те же стремления.
— Каждый новый образец — это новая плата, — напомнил рефаим.
— Естественно.
— И понадобится генетический материал именно праматери.
— Для меня это не проблема.
Наместник прищурил глаза, и в воздухе возникла шкатулка. Он протянул её собеседнику, но тот не пошевелился. Остался неподвижен, как и ранее. И подобное заставляло испытывать раздражение.
— В чём дело? Это даже часть мозга.
— Сначала мы должны озвучить ограничение. Это будет последнее воспоминание для вас на ближайшую дюжину лет. Если вы пожелаете нарушить срок, то с вас будет стребована тройная плата, возрастающая вдвое за каждый случай обращения в течении этого периода. За кланом Шайрву также сохраняется право отказать вам в предоставлении услуги без предоставления объяснений.
— Хорошо.
— Вас точно не удовлетворят только слова?
Интонации провидца были предельно вежливы, но его вопросы и замечания всё равно казались Ал’Бериту унизительными. Однако требовать он не мог. Шайрву, пусть и относились к рефаимам, всё же ценились в Аду куда как больше многих чистокровных демонов. Они могли считывать произошедшие изменения в информационном пространстве или, иначе, видеть прошлое. Причём, достаточно глубоко и подробно. А потому их услуги были весьма дороги, ибо подтверждение достоверности информации (видением переданной заказчику), приносило им смерть. И большинство желало-то знать наверняка, а не со слов! Злоупотреблять же таким никак не стоило. Эти рефаимы размножались медленным делением. Пусть при этом все они и сохраняли общую память, но процесс создания нового существа занимал до полудюжины лет… И стоило сказать, что за всё время существования клана, несмотря на грабительские расценки, численность Шайрву ни разу не превысила двадцати особей.
