Я смлада пропитался духом ненависти,
Еще не осознав всей полноты
Размаха пагубы ущербной бренности,
Той бесприютной, жуткой темноты
К устройству жизни, сгондобленной властью,
Убившей Русь, царя и предков-казаков,
А с ними деда-атамана в день ненастья,
Его проткнули в несколько штыков
Мужицких, оболваненных большевиками
За горы злата и за рай земной.
Потом донцов остатки большаками
К Азову с немцем сунули на бой,
С саперными лопатами и шалыжинами…
Умышленно сводили их на нет
Со света белого. Поныне Дон в кручине,
Никто не скажет: «Батюшка, привет!»
Сыны в могилах по всему земному шару,
И слово «казаки» все реже на устах.
И семечки дурашные не жарят,
Поскольку в поредевших хуторах
Не стало Щукарей, потешных Зыковых,
А стало много шушуры пустой,
Они с порога спозаранку сикают,
От солнца заслоняются рукой.
У всех одна единственная выучка —
Тащить из плеса жалких пескарей,
Проворно на паршивенькую выручку
Добыть того, чья заповедь: налей!
В родных станицах, селах, хуторах,
На летних займищах, в полях
Я, как чужой. Пройду версту – и вздрогну:
Объемлет Прихоперье чуткий страх.
Везде разор. И скопища обломков
Гнилых тесин, кирпичнoго хламья.
Где плес Фетисов? Материнский домик?
Где родина сердечная моя?
Никто, никто всю правду мне не скажет,
Ни губернатор, ни кремлевский чин.
Запачкана надежно правда сажей,
Осталось возмущенно рявкнуть: «Блин!..»
Кепчонку на глаза надвинул смурно
И меж курганов зашагал под ночь.
Эх, повстречать бы в добрый час мне Муромца,
Чтоб супостатов смог он растолочь,
В пыль растоптать конем тяжеловесным,
И для острастки тем, кто пялит взгляд
На Русь неверный, громовую песню
Исполнил, словно выйдя на парад
Со знаменем, знамением воскрешенья
Земли – приюта родников, берез!..
Кто б огласил священное решенье,
Душа не пожалела б ясных слез.
