Артем отпускает и ее мужа, объявив задание по внедрению в клан, к которому принадлежала Карина, выполненным. Владимир сможет вернуться в семью. Он сегодня же заберет Катерину к дочери.

Денежное вознаграждение обоих поистине нескромное. Латышевы смогут позволить себе заниматься чем угодно, больше не разлучаясь.

Катя пока не знает о причитающихся ей благах. Артем не хотел сейчас споров, обсуждений или слез благодарности. Поэтому он скрыл размеры вознаграждения. Завтра. Все завтра. Завтра уже женщина не сможет отказаться от денег. И спорить будет не с кем. В последние часы жизни не хочется тратить время на всю эту суету.

— Артем Николаевич… — Катерина, услышав весть о том, что она свободна, вся подобралась. Ее глаза громадными темными безднами взирали на ее работодателя, пытаясь что-то сказать, поглотить его.

Сикорский не знал, что Катя перед этим устроила жаркий спор с призраком по поводу будущего — его будущего.

— Как это спасти невозможно?! — возмущалась после обсуждения подслушанного в самолете.

— Видимо, это и есть точка, из которой я вернулся, Кать, — мягко сказал призрак, пытаясь погасить эмоции, обуявшие женщину. — И мы ничего не можем сделать. Это заклятье необратимо. Само мое существование невозможно было бы, если бы это было не так.

Катя не могла сдержать брызнувшие из глаз слезы. Целый водопад.

Обсуждение. Спор. Снова шквал эмоций. Но выхода нет. Словно в каменном колодце, освещающем сквозь далекое окошко последние мгновения агонии. Все усилия — лишь натыкание на скользкий, холодный камень. Боль. Изнеможение. Апатия. Несогласие. Борьба. Бессилие. Злость.

— Тише, тише, Катюш, — сидящий рядом призрак положил прозрачную ладонь на ее руку. Словно ветерок пробежался по коже — странное ощущение. — Есть кое-что, чем ты можешь помочь. Обещаешь?

— Чем?

Всхлип. Распухший от слез нос шморгнул.

— Пообещай сначала.

Катя знала, что ничего хорошего не выходит из обещаний, дающихся до озвучивания просьбы, но все же сдалась. Если протестовать — чувство безысходности задавит.

— Обещаю. Что мне сделать для тебя? Для него? Для вас?

— Просто дай мне уйти, Кать, спокойно. Прими любые условия и не говори, что ты знаешь, что ваша встреча последняя. Пусть я уйду с чувством выполненного долга. Если ты начнешь рыдать, возмущаться, спорить, то ждущий тебя Артем Сикорский не сможет провести последние капли отведенного ему времени в гармонии с собой.

— Но…

— Ты обещала.

И теперь, стоящая, словно вызванная на ковер школьница, Катя слушала, как Артем Николаевич отпускает ее домой. Дает ей расчет. Увольняет.

— Твой дар не пробудился, поэтому нахождение в соприкосновении с миром одаренных не обязательно. Ты всегда можешь обратиться к любому из Сикорских за помощью. Я дам тебе перстень, который откроет для тебя все двери нашего клана. Но если ты захочешь побыть с семьей и не иметь ничего общего с обладающими даром — ты свободна.

Бледные щеки Катерины полыхали лихорадочным румянцем. Глаза горели. Она хотела что-то сказать, но промолчала, сдерживая нервную дрожь.

Сейчас или никогда. Сейчас или никогда. Ты же обещала! Молчи. Пусть уходит с миром. Как же отпустить?!

Сикорский смотрел на женщину, которая вот-вот развернется и уйдет. Захлопнет за собой дверь.

— Вот перстень, — достал приготовленный заранее массивный перстень с изумрудом в серебряной оправе. Тигр держит в открытой пасти сияющее зеленью солнце. Тонкая работа.

Катя дрожащим руками взяла украшение, оно серебристой рыбкой выскользнуло из пальцев.

— Ой!

Артем Николаевич тоже нагнулся за перстнем. Столкновение лбами. Как неловко!

— Простите… — Катя хотела извиниться, но голос осип, оборвавшись, опалившись жаром. Так близко. Губы, руки. Такие нежные. Такие умелые. Тело помнило его прикосновения. Захотелось почувствовать сильные объятия. Женщина помнила умопомрачительные прикосновения.

Сикорский взял в руки оброненный предмет. Хотел передать опустившейся на колени рядом с ним женщине. Поднял взгляд и замер. Утонул в горячей томной бездне огромных глаз.

Катя инстинктивно схватила его за руку. Тепло. Жар ее тела. Так близко. Секунда. Вторая. Третья. К черту приличия!

Нет.

— Держите. И прощайте, — лишь желваки заходили на лице. Резко встал, отвернувшись.

Катя секунду помедлила. Дала себе мысленную затрещину. И, скрепя сердце, словно на ходулях, на негнущихся ногах вышла из помещения, не сумев выдавить из себя ни слова. Замерла, желая оглянуться. Но не посмела.

Сикорский больным зверем глянул на закрывшуюся дверь. Удар сердца. Два. Три. Звон в ушах нарастал. Затем что-то тренькнуло, и мужчина размашистым шагом направился вон из комнаты. Может, еще успеет. Еще одно мгновение урвет. Одно воспоминание. Да, больно. Да, эгоистично. Но разве он, отказывающий себе во всем всю жизнь во имя благоразумия, взваливший на себя непосильную ношу, не заслужил?! Резко распахнул дверь. Быстро, словно ураган, пошел по коридору.

— …Лизка не спит еще. Ждет уже, — мужской голос за поворотом был знаком.

— Нужно было ее уложить, уже за полночь… — Катя ответила еле слышно.

— Та разве ж она уснет? Ждет нас не дождется. Пора ехать. Но сначала… Иди сюда, я так соскучился, — Володя обнял жену, поцеловал.

Артем, не желая прерывать идиллию, свернул тихонько в поворот.

Правильно, семья — это святое. Его тоже ждут. Ему тоже пора попрощаться с невестой. Он еще успеет.

Поздний зимний рассвет подкрадывался неслышно, осторожно, словно пугливый лесной звереныш. Маленький, слишком юный, чтобы отвоевать у тьмы кусочек дня пожирнее. Пока приходится довольствоваться крохами со стола изобилия, который устроила зима, отдав самое сочное, самое вкусное глубокой, урчащей черноте ночи.

Не думал Артем, что его жизненных сил хватит дотянуть до рассвета, еще раз увидеть, как отползает под натиском слабого зимнего светила щупальце тьмы.

Засмотрелся в окно. Залюбовался впервые припорошенной снегом землей. Как красиво, как вдохновляюще, как щемяще видеть робкие следы зимы. В этом году она сильно запаздывает.

Кресло манит, баюкает. Огонь в камине погас, уголья истлели.

Сонливость незаметно таки обняла, укачала. Сикорский уснул с мыслью, что последние его воспоминания будут о солнечных лучах, о робкой улыбке зимнего утра, а не о ночной мгле. Ему виделась та, что всю ночь не давала покоя мыслям, бередила душу. Прощание вышло скомканным, рваным. Но иного не дано. Артем привык стойко принимать удары, выносить урок из поражений, но ни принятие, ни смирение не спешили успокоить истерзанные нервы. И даже сон не сделал дыхание мерным, умиротворенным.

Робкий поцелуй, словно крылышком, черкнул по обросшей щетиной обычно гладко выбритой щеке. Мужчина потер ладонью шею. Чье-то дыхание щекотало, дразнило. И запах… знакомый, до боли знакомый заставил вынырнуть из объятий крепкого сна. Веки открыли ясные голубые глаза, в которых скользнуло звериное любопытство.

Артем резко поднялся.

— Как я соскучилась! Я так давно хотела с тобой поговорить, но было такое ощущение, что человеческая речь мне недоступна, движения неподвластны. Я находилась в бреду, в котором хочешь взмахнуть рукой, но вместо этого совершаешь целый ряд неконтролируемых поступков. Хочешь молвить слово — но речевой аппарат сломался, не слушается, издает только рычание и гуление, невнятное бормотание, — женщина всхлипнула, подавилась рыданием. Наклонилась к смотрящему с непередаваемым выражением лица мужчине, прошептала:

— Люблю…

Обняла, окутывая знакомым ароматом, до боли родным.

Губы вкусные, сочные, податливые. Это сон. Это не может быть правда. Здравый смысл заставил взять себя в руки, прояснить ситуацию.

Артем мягко взял женщину за плечи, отстранился.

— Ева, что произошло?

Волны бились с друг другом жестоко, безжалостно, кровожадно. Женщина оказалась в эпицентре баталии. И не было ей покоя. Квадратные волны сбивали с ног, наступая с четырех сторон света. Ветер сильный, порывистый, круто меняющий направление, создающий геометрически правильную зыбь на воде. Но математическая острота углов несет смертельную опасность для каждого, кто оказался в эпицентре событий.