– А? слышала? Ты слышала это, Свет?!

Вскоре он уже спал – навзничь, со свесившейся с тахты рукой, даже во сне зажатой в кулак.

Век XXI, десятые

Каляда

В течение этих дней они переговорили

обо всём на свете.

(Борис Пастернак. «Доктор Живаго»)

40. 01. Полёт на санках в гору

Во всё последующее время пребывания в гостях у Вернигоры, я каждый день узнавал столь много всего, и столь значимо и даже велико это множество увиденного и услышанного оказывалось, что я к ночи сначала валился с ног от усталости, мгновенно засыпая, как пропадая из жизни, а потом вдруг пробуждался каждый раз в три часа ночи, и уже до утра заснуть больше не мог. Да я, собственно, и не пытался – взбив то, что кладётся под ушко, повыше, лежал на спине с открытыми глазами и думал, осмысливал происходящее со мной во времени и пространстве.

Кстати, на второе утро после моего приезда, когда мы отправились, как выразился хозяин, в ближнюю экскурсию, по его дому, я заметил, что Ладимир внимательно ко мне присматривается. Он как будто хотел понять, насколько деформировала меня жизнь, кто я теперь, какой я теперь, с каким заплечным багажом к нему явился-не запылился спустя четверть века. И, надо отдать ему должное, выводы насчёт меня он сделал быстро. Я это почувствовал уже к обеду. А дальше…

Дальше Вернигора будто усадил меня в машину… нет, не времени – то была машина самой жизни в каком-то неведомом мне времени, и мы полетели в ней, как в детстве на санках, только не с вершины под гору, а наоборот – с подножия к вершине. За которую я принимал точку, что ставил хозяин в конце каждого дня. Но наутро оказывалось, что полёт продолжается, и каждый раз он шёл только по восходящей.

Хорошо, что во мне уже в первый выезд по большому раменскому хозяйству сработал профессионализм, и я испросил у Ладимира разрешения включать в наиболее интересные моменты свой телефон – когда в режиме диктофона, а когда и фото– и видеокамеры. Он усмехнулся, погрозил мне шутливо пальцем – и дал добро: «Записывай, литерат». И добавил, немного подумав: «Только не для публикации сейчас. Когда-нибудь. Когда ситуация созреет. Ну, ты сам поймёшь, когда всё увидишь».

Кстати, напоминаю: Небесный Таксист-гондольер в совершенно определённый момент моего пребывания в гостях у Вернигоры вырубил к чёрту свой счётчик и теперь возил нас, как мне хотелось думать, исключительно в своё удовольствие. Ну, вы сами это заметили – «рубЛикация» исчезла, появились традиционные «главы». К чему это я повторяюсь? А к тому, милостивые государыни и государыни, что дальше мне и вовсе придётся вас предупредить: форма фиксации происходящего станет ещё заметнее отличаться от того, что привык видеть читающий эту книгу. Погружение в мир Вернигоры оказался настолько стремителен, а поток новых впечатлений, свежих неординарных лиц и положений, сдобренных горстями удивительных фактов, – настолько уплотнился в единицу времени, что литерат во мне благоразумно отъехал в сторонку, уступив место репортёру.

Да-с…

Ну, а мне, в общем-то, было не привыкать – уж одну-то собаку я всяко съел в этом профессиональном качестве, хотя, откровенно говоря, и не любил сию грань журналистского ремесла. И потому не надейтесь на жанр «Путевые заметки» (тем паче – «Непутёвые»), предполагающие пейзажные зарисовки, лирические отступления автора (репортёры, вечно зажатые редакционными рамками дед-лайна и отведённой площади, вырвавшись за рамки регламента просто обожают лирически отступать и пейзажно рисовать!) – нет, всё будет гораздо жёстче. Монолог рассказчика, иногда – короткие наводящие или уточняющие вопросы того, кто внимает рассказчику. То есть – мои краткие вопросы. Всё это можно было б назвать классическим жанром интервью, если бы не заключённые в скобки – а). пересказы того, что снималось на видео– или фото-камеру; б). мои скупые мысли как мгновенная реакция на сказанное. Кстати, вынужден признать: при всей моей нелюбви к ай-тишной (тьфу! ну как может сочетаться кричащее «ай!» и тишина?!) революции, современный телефон в данном конкретном случае – вещь не просто удобная, но и расширяющая возможности журналиста.

Ну-с, приступим? Презентую рубрику:

Говорит и показывает телефон

– Ось, знайте, яки хлопцы в нашем

запорожском курене.

(Старинная казачья присказка)

– Ну что, старина Гойда, если не возражаешь – знакомить тебя со своей средой обитания, а если добавить пафоса – со своим миром! начну с дома. Так сказать, ближняя экскурсия. Потом покажу раменье, а уж затем и по хозяйству провезу. Идёт?

– Логично. Ладимир, а что это у тебя за фотографии в рамках – вот эти, что целую стену в прихожей занимают? Это всё твои сотрудники, что ли?

– И сотрудники, которые одновременно и мои односельчане – запечатлены все участники толоки. В том числе приглашённые строители. В общем, все, кто принимал участие в строительстве моего дома. Понимаешь, меня всегда занимал один вопрос. Рассказывают, например, по телевизору, или во время экскурсии – «Здание построено в таком-то году архитектором…» – ну, скажем, каким-нибудь Растрелли, Кизиветтером или Баженовым. Замечательно. Он что, архитектор этот, пусть и самый великий – кирпичи сам клал? Или вот эту кариатиду из камня высекал? Или карниз причудливый своими белыми ручками выложил? Разумеется, роль автора проекта – колоссальна, определяюща. Кто ж будет спорить. Но что мешает сохранить для потомков ещё и имена мастеров, умом своим и золотыми руками воплотивших проект в жизнь? Несправедливо? Ещё как! Вот я и решил: в нашем селе всё будет по-другому. По-справедливости. И такие вот стенки с фотографиями есть у нас в каждом доме. И на тыльной стороне рамок – указано, кто есть кто на снимке, с именами-отчествами-фамилиям, если профессионалы – компания указана, специальность. Вот, смотри: я даже в скобках пометил, кто уникальные вещи делал – например, оконные наличники. А вот каменщики, что передний фасад выложили… Вот кровельщики… Правда, никудышние оказались – пришлось переделывать. Ну так я пометку сделал: «никакие». А рядом – вот, видишь – повесил рамку с теми, кто исправлял их «косяки». Всё по-справедливости.

Так, пошли дальше. Ну, лестницу ты уже вчера оценил. Моих мозгов и рук дело – это я тоже тебе говорил. Только стойки, вот эти, скульптурные, в виде древнерусских чуров – друзья мои, художники, изваяли…

– Слушай, Ладимир, а тебе не кажется символичным, что мы с тобой, несговариваясь, свои лестницы сами, своими руками построили? Как и жизни. «Самсебя сделал», – говорят в таких случаях. Да? Ну, пошли дальше…

Тут я включил видеокамеру, и по мере передвижения по дому, фиксировал на неё всё самое интересное. Особенно мне понравилась совершенно замечательная комната младшего Вернигоры, где имелось всё, что нужно мальчишке: шкаф, письменный стол, стеллажи для игрушек, двухъярусная кровать, смонтированная в комплексе с турником, шведской лестницей, верёвочным трапом и мешком для отработки ударов.

Дальше мы прошли по внутреннему балкону – тому самому, над каминным залом, его я уже описывал – и вышли на балкон внешний. Вышли – и словно зависли над пропастью – над Простором, как они здесь называли свой овраг и простиравшееся на многие-многие километры вдаль и вширь лесное заовражье. На балконе стоял на трёх ногах большущий телескоп – оказалось, что Ладимир со всеми своими сыновьями любил глядеть в него на звёздное небо, на Луну, которую знали вдоль и поперёк, со всеми её лунными морями и кратерами. «Житель Вселенной должен знать свой Космос сызмальства, – пояснил Вернигора, заметив мой восхищённо-удивлённый взгляд. – Я и нашей школе такой же подарил, а через пару месяцев услышал по радио, что из государственной школьной программы убрали астрономию. Каково? Но мы из своей программы – не убрали».