Я вырвана из настоящего и брошена в прошлое.

С ним.

Моим ночным кошмаром.

Норманом.

Папочкой. 

— Кейди, — бормочет папочка, падая лицом вниз на мою кровать.

Я вздрагиваю от того, что он так близко. От него воняет. От папы всегда воняет.

Ненавижу его запах.

— Я хочу спать. Не хочу обниматься, — смело говорю я ему.

В ответ на это он мрачно смеется. Папин смех страшен. Ненавижу его. Папины пальцы щекочут мои ребра. Ненавижу его щекотку. Ничто в ней не вызывает у меня смех.

— Кейди, малышка, — бормочет он, уткнувшись носом в мои волосы. — Но ты всегда делаешь так, что папе становится лучше.

Я сглатываю, и одинокая слеза стекает по моей щеке. Его пальцы больше не щекочут. Они скользят вверх и вниз по моим рукам, стараясь успокоить меня. Но теперь это меня пугает. Я ненавижу его пальцы.

— Мне нехорошо, — вру я, надеясь, что он оставит меня в покое. Но он не оставляет, никогда. Каждый вечер он приходит ко мне в комнату, чтобы я помогла ему почувствовать себя лучше.

— Моя медсестра заболела? — невнятно бормочет он. — Сегодня вечером я должен быть медсестрой?

Еще больше слез.

— Дай мне почувствовать твое сердцебиение, — бормочет он, — чтобы я мог убедиться, что с моей пациенткой все в порядке.

Его пальцы скользят под мою ночнушку. Я вздрагиваю, но испытываю благодарность за то, что они не коснулись моих трусиков и замерли на груди. Он хрюкает, вдавливая в меня что-то твердое. Боюсь, что однажды он сделает что-то ужасное этой штукой. То, что причинит мне боль.

— Мне кажется, ты в полном порядке, — говорит он. — Но возможно, мне стоит проверить все, чтобы знать наверняка. Убедиться, что у тебя не сломаны кости или что-то еще.

«Жаль, что я не могу сломать ему кости», — эта мысль, такая злая и быстрая, сбивает меня с толку.

Он мой папа. Я ведь не могу навредить папе, да?

Но ведь он причиняет мне боль…

Господи, пожалуйста, помоги мне.

— Он не мой папа.

Я осматриваю свою темную комнату в поисках человека, которому принадлежит голос. Свирепый, но юный. Мальчик. Смелый. Не то, что я.

— Кто ты? Зачем ты в моей комнате? — требовательно спрашиваю я, вглядываясь в темноту. Мне стыдно, что этот мальчик видит, как мой папа прикасается ко мне. — Пожалуйста, уходи.

Папины пальцы останавливаются прямо над моим пупком.

— С кем это ты, бл*дь, разговариваешь? Я знаю, что не со мной.

Его голос — угрожающее рычание.

— Я Боунз, — говорит мальчик, стоящий в тени. — И то, что делает твой папа, неправильно. Хочешь, чтобы я его зарезал?

«Да. Я хочу, чтобы ты ударил его ножом».

— Нет, — лгу я. — Уходи.

Шепот только разозлил моего отца.

— Кейди…

«Кейди. Кйэди. Кейди».

Я не хочу находиться в этой комнате. Здесь мой папа делает вещи, от которых у меня мурашки по коже. Я не хочу находиться в комнате, где мальчик по имени Боунз наблюдает за тем, что происходит со мной поздно ночью, когда гаснут все огни.

Я рыдаю, закрыв глаза и слушая эти звуки.

Шлепки, удары и гневное хрюканье.

Боунз разбирается с моим папой.

— Ты сошла с ума, черт возьми! — огрызается он.

Я качаюсь и бормочу себе под нос. Пытаюсь полностью исчезнуть. Я не хочу быть здесь. Хочу быть далеко-далеко отсюда.

— Кейди, спрячься, — говорит мне Боунз свирепым голосом. — Я найду тебя, когда все закончится.

Проходят минуты или часы. Я не знаю. Но когда я вновь открываю глаза, папы уже нет. Я включаю лампу и с ужасом обнаруживаю кровь на своих простынях.

— Я пнул его в нос, — торжествующе говорит Боунз.

Я ищу мальчика, но он спрятался слишком хорошо.

— Где же ты?

— Всегда наблюдаю. Всегда жду. Всегда хочу помочь. Сегодня ты впервые мне это позволила.

— Я тебя не знаю. Где ты?

— Прямо за тобой, Кейди. Всегда прямо за тобой. Я тебя прикрою, — смеется он.

Испуганные слезы катятся по моим щекам. Я смотрю на свою ночную рубашку и радуюсь, что она все еще на мне. Что мои трусики все еще прикрывают мое тело. Боунз защитил меня.

— Спасибо тебе.

— Ничего особенного, — застенчиво говорит он.

Я сглатываю и качаю головой.

— Неправда. Ты спас меня от него.

В комнате становится тихо. Я боюсь, что он уже ушел.

— Боунз? Пожалуйста, не оставляй меня!

Его тепло окутывает меня, и я чувствую, что он улыбается.

— Теперь я с тобой. Я никогда не уйду. Никогда. 

Йео

— Хм, и что за херня только что произошла? — спрашивает Баркли, садясь в свое кресло. Его лицо белое, как простыня.

У мамы и Пэтти на глазах слезы. Дин и папа одинаково нахмурятся. А Баркли выглядит так, будто болен.

— Норман.

Мой взгляд перемещается на стол. Новый стол. На новой столешнице Норман опять вырезает свое имя. Все сидят в шоке, пока он, злобно шипя, царапает на столе отвратительные вещи. То, что он собирается проделать со своей дочерью.

Я был слишком увлечен созерцанием его злобного лица, чтобы что-то сделать.

К счастью, заявился Боунз, как чертов герой, и избавился от него.

— Я в гребаной Сумеречной зоне, — бормочет Баркли.

— Слушай, — начал я. — Просто послушай...

Глаза всех присутствующих сейчас размером с блюдце. Я вижу ужас, написанный на их лицах. Ощущаю исходящее от них любопытство, но смешанное со страхом.

— Пожалуйста, оставайтесь здесь. Я пойду и посмотрю, что происходит наверху.

Папа кивает, обещая, что он проследит за тем, чтобы все нас дождались. Я встаю из-за стола и, поднявшись наверх, зову Боунза. Его нет ни у Кейди, ни в своей комнате. 

— Боунз, — кричу я, двигаясь по коридору.

Вдруг из комнаты в конце коридора я слышу сладкий голос:

— О, Тыковка, — воркует Агата, когда я прохожу через дверной проем. — Норман всегда знает, как устроить бардак.

Я испытываю благодарность, услышав разумный голос. Агата благоухает как букет — ее парфюм содержит аромат роз. На ней шелковая блузка с цветочным принтом, которая некогда принадлежала бабушке Кейди, Рут, и длинная юбка. Я наблюдаю, как она стягивает волосы в пучок, а потом намазывает на руки жирный крем. Надев украшение из безвкусного жемчуга, она натягивает на лицо очки в толстой оправе. Они тут же сползают на кончик ее носа, где обычно и располагаются.

— Идем знакомиться с твоей семьей, Тыковка.

Агата шаркает по коридору в сторону лестницы, и я послушно иду за ней следом. Увидев фотографию Рут и Кейди, она останавливается. Проводит пальцем по слою пыли на ней и причитает:

— В моем возрасте становится все тяжелее поддерживать чистоту в этом доме. На днях мы собираемся нанять штат.

Я улыбаюсь ей.

— Спасибо, что помогаешь мне. Боюсь, ты единственная, кто сможет все объяснить.

Она успокаивающе похлопывает меня по руке. Затем обвивает мою руку своей, и мы не спеша спускаемся по лестнице. Завернув за угол, мы слышим приглушенный шепот, раздающийся из столовой. Взгляд отца скользит по Агате. На его лице мелькает миллион разных выражений: гнев, печаль, недоумение, а затем понимание. Папа понимает.

— Эй, все, — говорю я, мой голос хриплый и грубый. — Это Агата, она приготовила лазанью. Именно благодаря ей я не умираю с голоду, когда ухожу отсюда.

Дин чуть не захлебнулся водой. Баркли вытаращил глаза.

— Что за хрень, чувак?

— Попридержите язык, молодой человек, — с упреком говорит Агата, указывая на него длинным пальцем. — В доме дети, а они любят повторять все за взрослыми.