— Кто такой Кевин? — спрашиваю я, и моя нижняя губа вот-вот задрожит.

Мамочка вздыхает и отодвигает свою тарелку. Она поднимает глаза, бросая взгляд в окно.

— Он мой друг.

— Как Йео? Йео — мой друг.

Бабушка тихо смеется.

— Йео твой друг. Думаю, всё-таки друг твоей мамы — это что-то совершенно другое.

Я хмурюсь.

— Я не понимаю, мамочка.

Она поворачивается и внимательно смотрит на меня с робкой улыбкой.

— Мне он нравится. Мы ходим на свидания. Кевин милый со мной. Иногда мы целуемся, — она морщит нос и дразнит меня, произнося последние слова фразы.

Но из-за этого у меня болит живот.

— А меня он поцелует? — на мои глаза наворачиваются слезы. Я хочу, чтобы Йео, Боунз или бабушка сказали мне, что все будет хорошо.

— Ну, ничего серьезного, но, в конце концов, кто знает? Может быть, я выйду за него замуж. Никто не знает о таких вещах, и, конечно, еще слишком рано говорить об этом. Но мне на самом деле нравится Кевин. Возможно, однажды он может стать твоим отчимом.

Когда я встаю, стул скрипит по твердому деревянному полу.

— Нет!

Мама бросает короткий взгляд на бабушку и смотрит на меня грустными глазами.

— Кейди, не так, как ты думаешь, а...

— Я не хочу, чтобы Кевин приходил в мою комнату, мамочка, — храбро говорю я ей, и слезы наворачиваются на глаза, но едва-едва. — Я не хочу другого папу.

— Милая... — начинает она, но я прерываю ее.

— Он уже поставил тебе синяк. Прямо как папа! Папа делал тебе больно, а потом... потом он делал больно мне...

— Это всего лишь засос...

— Луиза, — прерывает бабушка, стреляя в нее суровым взглядом. Мама успокаивается и опускает взгляд на колени. Затем бабушка поворачивается ко мне. — Никто не сделает тебе больно в моем доме, Тыковка. Поняла? — я киваю, но не убеждена до конца. — Больше никто и никогда не войдет в твою комнату, — твердо говорит она. — Ты поняла, Кейденс Маршалл?

Кивнув еще раз, я сажусь и снова начинаю ковырять зеленую фасоль.

— Так, как дела на новой работе? — спрашивает бабушка маму, меняя тему разговора.

Мыслями я отправляюсь к папе.

Когда я одинока, это из-за папы.

Когда я боюсь, это из-за папы.

Когда я расстроена или злюсь, это из-за папы.

«Папочка. Папочка. Папочка».

— Кейденс, — тихим голосом зовет бабушка.

«Папочка. Папочка. Папочка».

— Кейденс! — голоса бабушки и мамы стихают, когда я закрываю глаза.

В моей голове его глаза сердито смотрят на меня.

Обвиняют меня.

Причиняют мне боль.

«Нет! Нет! Нет!» 

Йео 

Двенадцать лет назад...

— Хочешь кусочек домашнего лимонного пирога, покрытого безе? — спрашивает Рут, положив сморщенные руки на бедра.

— Мама сказала, что через полчаса будет готов обед, — говорю я ей, осматривая гостиную в поисках Кейди или Боунза. — Но, может, только маленький кусочек?

Рут тихо смеется.

— Тогда садись. Я принесу тебе немного. Только не говори своей маме.

После ее ухода я счастлив видеть Боунза, входящего в комнату. Парень никогда не носит рубашку. Никогда. И сегодня он с голым торсом. Но сегодня сам на себя не похож. Плечи сгорблены, а улыбки нет. Я чувствую, что он расстроен.

— Привет, Боунз, — говорю я и сажусь за стол на место Кейди. Мой взгляд останавливается на нацарапанную ножом надпись рядом с ее тарелкой. Это вызывает у меня дрожь.

— Привет, грызун, — его игривость — фарс.

Я вижу грусть в его глазах. Возможно, страх.

— Кейди в порядке?

Боунз бросает на меня сердитый взгляд и взбирается на стол. Он свешивает ноги с края рядом со мной и выжидающе смотрит на меня. Затем проводит пальцами по свежим насечкам, вырезанным на деревянной поверхности.

— Кейди всегда плохо, когда приходит Норман.

Меня пронзает гнев, и я бросаю на него быстрый взгляд.

— Он обидел ее?

Боунз пожимает плечами.

— Не так, как он делал это в прошлом. Но он ее до смерти пугает.

Я бросаю взгляд через плечо, чтобы понять, слышала ли Рут его ругательство. Рут звенит чем-то на кухне, и я полагаю, что она ничего не слышала. Иначе Боунз уже сидел бы здесь с куском мыла в зубах.

— Как мы от него избавимся? — спрашиваю я, и во мне закипает гнев. — Я его ненавижу.

Боунз рассеянно тычет в мою сторону пальцем босой ноги.

— Я не знаю.

Мы оба погружены в мысли. Слишком глубоко для одиннадцатилетнего и двенадцатилетнего ребенка. Рут приходит с двумя тарелками. Одна — с высокой горкой «Читос» — для Боунза, другая — с куском пирога.

— Кейди в порядке? — спрашиваю я ее.

Ее улыбка гаснет, и она ставит тарелки на стол. Она гладит меня по макушке и целует Боунза в лоб.

— Она будет в порядке. Вы меня извините, но я прилягу. Чувствую себя сегодня немного измотанной.

Когда она уходит, я провожу ногтем по букве Н, вырезанной на столе. Почему Рут позволяет ему обижать Кейди? Неужели он сделал недостаточно за свою жизнь?

Я поднимаю глаза и встречаюсь с яростным взглядом Боунза.

— Мы должны от него избавиться.

— Я мог бы заколоть его, — предлагает Боунз. Он молниеносным движением вырывает вилку у меня из рук и театрально прижимает ее к большой вене на моей шее.

Я забираю у него вилку и качаю головой.

— Ты не можешь его ни заколоть, ни задушить, ни зарезать, ни застрелить, ни что-то еще. Мы должны быть умными в этом деле, Боунз.

Он закидывает один чипс себе в рот и громко хрустит, пока думает. Крошки сыпятся на его голый торс. Рут следовало бы заставить его помыться. Он весь грязный.

— Точно, умными. Дай мне над этим подумать.

— Не упоминай об этом при Кейди, — говорю я ему, понизив голос. — Мы сами разберемся с этой проблемой. Вместе мы сможем что-нибудь придумать.

— Да, да, — он соскальзывает со стола и пальцем, испачканным сыром, мажет мою щеку. — Ты грязный, грызун.

Я закатываю глаза и с силой ударяю себя по щеке тыльной стороной руки.

— Я серьезно, Боунз. И ничего без меня не делай.

Меня совсем не убеждает его ворчание в знак одобрения. Меня тут же охватывает беспокойство.

Я должен что-нибудь придумать.

И быстро.

Боунз не совсем правильно все делает.

И, видимо, это абсолютно верно. 

Йео

Наши дни

Ее стройная нога — на приборной панели. Теплый ветерок врывается через люк в крыше моего автомобиля. И этого вполне достаточно, чтобы отвлечь меня прямо перед знаком остановки. Когда Кейди взвизгивает и указывает на знак, мимо которого мы проехали, я вздыхаю и съезжаю на обочину дороги.

— Прости, — говорю я и скольжу взглядом по ее гладкому бедру до коротко обрезанных шортиков, а затем вверх по ее телу к лицу. — Ты опять отвлекаешь меня.

Ее ярко-розовые губы изгибаются в милой улыбке. Щеки покрываются румянцем. И она так пялится на меня, что будоражит мой член в сотый раз с тех пор, как я вернулся домой.

— Прости.

— Не думай меняться, Кузнечик. Ты абсолютно идеальна, — улыбаюсь я ей.

Ее глаза темнеют, и она отводит взгляд от моих глаз, чтобы посмотреть на реку.

— Хочешь посмотреть, теплая ли еще вода?

Вряд ли я сейчас одет для того, что, насколько я знаю, обязательно закончится бурным сексом на траве. Но Кейди счастлива, расслаблена и полна надежд. А я готов испачкать любую одежду, которая есть на мне, только чтобы она оставалась в таком же радужном настроении.

— Я думал, что ты никогда не спросишь.

Мы выбираемся из машины, и я ловлю ее за запястье, прежде чем она уйдет слишком далеко от меня. Кейди смотрит через плечо, и в ее глазах прыгают смешинки.

— Иди сюда, — бормочу я и притягиваю ее к себе. Она идеально умещается у меня на груди. Я скучал по тому, чтобы держать ее так. С ее губ срывается слабый вздох удовлетворения. — Я хочу сделать тебя счастливой, — шепчу я ей.