Август Луна в туманной слабой дымке облаков Чуть-чуть рассеяна, немножечко грустна, Прохладой августа мне дышится легко, Я чуть рассеян и чуть грустен, как луна. Мне по пути сегодня с нею до утра, Пока царит в молчанье ночь в пустом саду, По зыбкой грани между «завтра» и «вчера» Я за тобой, луна, в безвременье иду. Остановились стрелки всех моих часов, Земля замедлила космический свой бег, И в смутных тенях мной давно забытых снов Я не замечу – ночь прошла иль целый век. А для кого-то будут падать чередой То дождь косой, то бесконечный снегопад, Снега прольются чистой талою водой, И жёлтый лист уронит наземь старый сад. И может быть, ещё не раз замкнётся круг Земных времён, незримо мчащих надо мной, Пред тем, как в августовский вечер снова вдруг Пойдут часы мои под этою луной. И мне в прошедшем не удастся различить Где полуявь была, а где – лишь полубред, И сколько времени истаяло в ночи — Быть может, несколько минут, быть может, лет… «Не я запевал и не я допою…»
Не я запевал и не я допою Ту песню, что раньше я пел как свою. Казалось, что к ней я придумал слова, Казалось, что песня свежа и нова. Но рядом услышал я голос другой, Её же звенел бубенец под дугой, Любовно ласкала гортань соловья, Шептали берёзы у кромки жнивья. От дней сотворенья до нашей поры Её поколений тянули хоры… Той песни веками плетётся канва, В ней каждый свои сочиняет слова. И каждый живёт с ощущеньем творца От часа рожденья до часа конца. Но слов тех привычен для слуха набор, И каждая песня всего лишь повтор Когда-то и кем-то оброненных фраз, И каждый из нас повторял их не раз. Но стал я с годами бесчувственно глух, Давно я утратил и голос, и слух. Я песни своей не стремлю к небесам И больше не вторю чужим голосам. Не я запевал и не я допою Извечную песню – уже не мою… Октябрь За окном вразнобой дробный капельный стук — То дождя из ночи о стекло колотьё… Тихо в доме моём, Лишь один этот звук. Под осенним дождём Старый крутится круг Давних дум про моё житиё-бытиё. Сам себя я напрасно пытаюсь понять, В сорок прожитых лет всё решаю – как жить? Надо что-то забыть, Что-то вспомнить опять, Что-то с чем-то сложить, Что-то где-то отнять, Только где же и что мне отнять и сложить? Наполняю я вновь опустевший бокал, Пью вино пополам с горькой влагой с ресниц. Так чего ж я хотел? Что так слепо искал В жадной близости тел, В отрешённости скал И в пыли пожелтелых истёртых страниц? Не найти мне ответа на этот вопрос. Ну так что ж, видно, сам я во всём виноват. От ступней постепенно До самых волос В мир глухой, как в застенок, Я намертво врос, Где ни шагу вперёд и ни шагу назад. И уже не разъять крепко стянутых рук, Видно, время всех встреч для меня истекло. И осталось со мной Только время разлук, Да в окно вразнобой Дробный капельный стук — То дождя колотьё из ночи о стекло… Стихи о дурачке Есть у нас Микеша-дурачок, Блёклые стекляшки мутных глаз, Нижнюю губу – хоть на крючок, Головы торчок как ананас. Тёрханный расхристан пиджачок, Свитера тягучий отворот, Карандаш, зажатый в кулачок, Под рукой истрёпанный блокнот. Летом день-деньской метёт он двор Иль траву с газончиков стожит, А зимою вроде как вахтёр — В вестибюле «польта» сторожит. На холодном гулком сквозняке В ватнике, в ушанке набекрень, С карандашным огрызнем в руке Он сидит на стуле целый день. Незаметно мимо мчат года, Взгляд его в пространство устремлён, Для него с рожденья навсегда Потерялись связи всех времён. Маленький квадратненький дебил С вислой чёлкой старого коня… «Ты, Микеш, зарплату получил?» — «Не скажу, ограбите меня…» Вот и весь простой его портрет. Но его выводит карандаш На листочке оду иль сонет — Он в душе поэт, Микеша наш. Что он пишет? Не дано нам знать. И не нужно это никому. Но стихов толстенную тетрадь Прячет он в тряпичную суму. Может быть, стихи те о любви, О волшебных трелях соловья — Ведь равно весною соловьи Для него поют и для меня… И, скукожась где-то в уголке, Я частенько так же, как и он, С карандашным огрызнем в руке Вдруг теряю связи всех времён. И выводит оду иль сонет Карандаш, зажатый в кулачок, — Я в душе, как он, увы, поэт И, конечно, тоже дурачок… |
