— Что вы, во-первых здесь только вереск, и даже до ближайшего болота ехать и ехать, а во-вторых, если я хоть что-то знаю об Эгберте — он, скорее, трезвым нас в речку скатит, чтобы быстрее отделаться, — утешил ее Бен.

Уолтер решил последовать примеру Эльстер и достал из саквояжа дневник. В тусклом свете, пробивавшимся сквозь шторы, край шелкового платка, лежавшего у дневника, показался ему серым.

…

Мое возвращение, не задавшееся с самого начала, не порадовало и когда я добрался до Вудчестера.

Уолтер вел себя на удивление сносно, не ерничал и не пытался сбежать под каким-нибудь предлогом. Кажется, он даже искренне был рад меня видеть. Я вернулся в обед, и Уолтер только спускался — одет как попало, не расчесался, неровно застегнул пуговицы на рубашке и пару даже пропустил. Еще и бросился мне на шею. В белой рубашке, до того, как я снял пальто. Возмутительное поведение, но я не нашел в себе сил его отчитать.

От отца я не ждал никаких проявлений чувств — мы с ним слишком похожи. Он пожал мне руку и попросил прийти к нему в кабинет, когда буду готов.

Переодевшись и умывшись, я пришел к отцу, решив не заставлять его ждать. Кофе можно выпить и потом.

…

Уолтер едва слышно фыркнул.

Он хорошо помнил этот день. Помнил собственное неожиданное, оглушающее счастье — отец не сказал ему, почему Джек возвращается на неделю позже срока, и Уолтер был уверен, что произошло несчастье. К тому же, несмотря на внешнюю сдержанность, он боялся, что брат погибнет на войне. Он даже молился каждый день, рассказывая Сон, в котором Джек возвращается домой живым, но об этом, конечно же, никто не знал.

И когда он увидел Джека на пороге Вудчестера — рубашка была последним, о чем он думал. Он не помнил, как спустился, перескакивая через три ступеньки. Помнил совсем рядом неожиданно растерянный взгляд Джека, его усталое, осунувшееся лицо с заострившимся носом, слегка колючую шерсть пальто. И — счастье.

Спящий увидел Сон, который Уолтер Ему рассказывал.

Уолтер тогда понятия не имел, что молиться надо было совсем о другом.

…

Конечно, я не ожидал теплой встречи и бурной радости от кого-то, кроме Уолтера, но реакция отца меня несколько удивила. Он с порога потребовал у меня отчет о здоровье Кэт, заявив, что уже договорился обо всем с Чарльзом Борденом, но любую договоренность можно аннулировать, если возникнут «непреодолимой силы обстоятельства».

О, конечно, я как никто другой знал о «непреодолимой силы обстоятельствах». Знал так хорошо, что в свое время осмелился советовать отцу ограничить свои притязания на исполнение супружеского долга или обратиться к врачам за контрацепцией — моя мать чудом пережила вторые роды. Я знал это даже тогда, до получения врачебной степени.

Разумеется, отец велел мне не лезть не в свое дело.

Третья беременность убила мою мать еще до того, как о ней можно стало официально объявить.

Уолтеру я ничего не сказал. Мальчик никогда не был особенно близок с матерью, но я посчитал излишним давать ему новые поводы для конфронтаций с отцом.

Тогда мне казалось, что я прав. И сейчас пришло наказание за мою гордыню. Я не мог предоставить отцу полного и честного отчета.

Я знал, что Кэт — сильная девушка, но не отличается крепким здоровьем. Разумеется в ее поместье я успел не только восхититься тому, как красиво лежат на подушке ее волосы. Меня ждали и неприятные новости, которые подтвердила сама Кэт. У нее был узкий таз, ее мучили мигрени, она страдала легкой близорукостью и, самое главное — у нее оказалось больное сердце. Ее мать страдала «сладкой болезнью», что не могло не сказаться на здоровье детей.

Отец, узнай он об этом, конечно, вовсе не был бы счастлив. Разумеется, искать среди старших дочерей знатных альбионских родов девушку с фертильностью сельской жительницы — предприятие в высшей степени бессмысленное. Кэт хотя бы не морфинистка, как ее сестра, Хелен. Но сердце Кэт могло стать серьезным препятствием нашему браку — она могла не просто умереть первыми же родами, а вовсе не дожить до них.

Я решу эту проблему самостоятельно. В конце концов пойду против всех правил и признаю себя бесплодным. У меня есть мой проект в Лестерхаусе — детище, которое принесет Альбиону куда больше пользы, чем любой мой наследник.

Но как же я завидовал Уолтеру в этот момент. Девицы, которых он водил домой, казалось, могли рожать ему по ребенку в год двадцать лет без перерыва. Хотя что толку в бастардах.

Придется лгать отцу. Я подделаю отчет, исповедуюсь патеру Морну и буду надеяться, что не приближу пробуждение Спящего.

…

Я приступал к работе в Лестерхаусе полным воодушевления. Но с каждым днем все больше чувствовал, что провалил проект, за который так неосмотрительно взялся, еще там, в Гунхэго.

Я привез мало людей. Да приснится Спящему хронический геморрой для всех их родственников до седьмого колена, они же дохнут, как мухи!

…

Из пациентов, которых я привез, выжило две трети.

Конечно, если бы я не настоял на эвтаназии тех, кто обезумел до того, как им начали вводить препараты — статистика была бы лучше. Но сама мысль кормить их на деньги Альбиона кажется мне абсурдной. Лестерхаус и так полон сумасшедшего альбионского отребья, с которым обращаются незаслуженно мягко…

…

Уолтер захлопнул дневник и убрал его в саквояж.

— Покойный джентльмен, да приснится он Спящему в следующем Сне наделенный теми добродетелями, коих только что желал родным своих подопечных, был сложным человеком, — пояснил он свой жест.

Бен понимающе кивнул, Зои даже не подняла взгляда, а Эльстер еле слышно фыркнула.

— Не стесняйтесь, патер Ливрик. Но у нас говорят, что… даже самого неприятного человека… после смерти могут помянуть добрым словом… когда придет время, — тщательно подбирая слова, закончил Бен.

— Друзья тебе под стать, — высокомерно заметил Джек. — Зарвавшиеся щенки, никогда не получавшие по носу.

Уолтер усмехнулся. Если он правильно помнил уроки морлисского сослуживца, пословица, которую с таким трудом перевел Бен, в оригинале звучала как «закопай мудака в огороде весной — осенью похвалишь урожай».

Остаток пути они провели в молчании. Эльстер читала, иногда над чем-то тихо хихикала, прикрываясь рукавом черной министранской куртки. Кот дремал на коленях Зои, Бен спал, положив голову сестре на плечо. Уолтер смотрел в дневник, но никак не мог заставить себя читать, только изредка перелистывал страницы, не зная, кого пытается обмануть — спутников или себя.

Взгляд, растерянно скользящий по страницам, споткнулся о строчку, нацарапанную неожиданно дрожащим почерком: «эликсир без цвета и запаха, совершенное орудие убийства, горит ярко-красным пламенем. Это моя кровь, разлитая по этим проклятым флаконам, моя и Кэтрин, оживает над подожженной жидкостью…»

Он перевел взгляд на начало страницы.

«Лигеплацкие выродки, грязь хуже, чем паршивые твари, которых я привез из Гунхэго! Мне пришел отказ, разумеется мне пришел отказ! Их потаскухи, дрянные суки, созданные для удовлетворения похоти потных ублюдков, не брезгующих трахать механизм, будут жить. Их сердца будут подвергаться починке, даже если остановятся. Проклятый конспиратор Рейне не оставил чертежей, даже подсказки, эти подонки держатся за свои секреты, словно не понимают, что то, что я предложил им за проклятый чертеж многократно превышает стоимость всех их борделей вместе взятых! Формула «Грая», мое совершенное оружие, пока еще слишком дорогое в производстве, но это можно исправить за несколько месяцев работы! Выродки, проклятые ублюдки, из-за них я теряю ее с каждым днем все неотвратимее! Спящий, неужели мало того, что я пошел на государственную измену, неужели мало моей жизни! Почему сердца механических кайзерстатских шлюх бьются, а сердце моей Кэт — нет?!»