…

Утром Уолтер смог пройтись по коридору лишь слегка опираясь на трость. Попытался выйти в общий коридор, но не смог открыть дверь — под ней с той стороны кто-то спал, оглашая храпом весь этаж. Он брезгливо ткнул лежащего тростью, но тот не обратил никакого внимания. Вздохнув, он закрыл дверь и зашел на кухню.

Кухня оказалась темным помещением, где помещались две закопченные плиты и стол, заваленный посудой. Тарелки вперемежку с кастрюлями, в углу стояла пара закопченных чайников, а у стены располагалась целая батарея разнообразных кружек, из каждой из которых торчала вилка, ложка или нож.

Уолтер не без труда нашел среди посуды старую медную джезву, оторвал пару кусков от большого рулона дешевой ткани, лежащего на окне и полез в ящик за чистящим порошком. Эльстер смогла купить кофе в одной из местных лавок, и сейчас пачка лежала в запертой кухонной тумбочке с номером их комнаты.

Ему хотелось чем-то порадовать Эльстер. Он заглянул к ней в комнату — она еще спала, привычно свесив руку с кровати.

Он постелил ткань на колени, зажал между ними ручку джезвы и принялся методично очищать медную поверхность, стараясь не думать, как давно этого не делали. Одной рукой делать это оказалось неожиданно тяжело, к тому же тряпка только размазывала грязь.

— Я квартируюсь здесь полтора года, и еще никто ей не пользовался. У местных нет денег на кофе, — внезапно раздался над ухом каркающий голос.

Уолтер обернулся и с трудом сдержался, чтобы не отшатнуться. Рядом стоял старик с обезображенным лицом.

Единственный глаз, старческий, водянисто-голубой, в красных прожилках, смотрел на него с настороженной неприязнью. Вместо второго — уродливый шрам, зачем-то грубо зашитая глазница. Старик криво улыбался, обнажая кривые желтые зубы. Вместо губ вокруг провала рта расходились розовые бугристые пятна — скорее всего, кто-то сильно разбил ему лицо.

— Я не ношу масок, — с вызовом произнес старик.

— Это ваше право, — спокойно ответил ему Уолтер, опуская глаза к джезве.

— Меня зовут Нед, — сообщил старик.

— Уолтер.

— Девочка с короткими волосами — твоя сестра?

— Да, — предпочел соврать Уолтер.

— Смотри за ней получше, она нравится нескольким постояльцам и не нравится их женам.

— Скоро мы уедем и оставим этих достопочтенных господ их супругам.

— Ты из благородных чтоль? — с неприязнью спросил его старик. — Образованный небось?

Уолтер грязно выругался про себя, и тут же подумал, что надо было вслух — может, тогда старик бы отстал.

Но Нед не собирался отставать. Он уселся рядом на колченогий табурет и достал из-за пазухи закопченную металлическую трубку с костяной чашей сбоку. С отвратительным скрипом подвинул небольшой рычаг у мундштука, и трубка тихо засвистела, разогреваясь.

Уолтер поморщился и покосился на трость. Можно было прогнать старика, но ему не хотелось конфликтов. Впрочем, дышать опиумным паром и слушать старческие бредни ему тоже было неинтересно.

Когда-то можно было курить опиум только в специальных клубах, где трубки разогревались на специальных лампах. Богатые курильщики до сих пор предпочитали именно такой способ — роскошные интерьеры, тусклый свет масляных ламп, путающийся в цветных стеклах. Те, у кого денег не было, курили саморазогревающиеся механические трубки и имели возможность досаждать случайным собеседникам.

— Знаешь, что у меня с лицом?

— Нет, — ровно ответил Уолтер. Как назло, грязь с джезвы начала сходить.

— А хочешь узнать?

Уолтер неопределенно повел плечом. Все подобные истории были одинаковы, а если у рассказчика опиумная трубка — значит, ничего интересного он точно не скажет.

— Я прошел войну Журавлей и войну в Гунхэго!

«Куда ни ткни — ветераны паршивых войн за самолюбие Альбиона», — с раздражением подумал Уолтер.

— И знаешь, кто изуродовал мне лицо? Баба!

— На вашем месте, я бы рассказывал, что это была шрапнель, — неприязненно отозвался Уолтер.

— Эта сука была хуже шрапнели! Пули милостивы, они хотя бы калечат людей без удовольствия… Из благородных между прочим дамочка. Не тер-р-рплю благородных, так и запиши!

Старик курил жадно, чмокая разбитыми губами. По щетинистому подбородку стекала ниточка сероватой слюны, а единственный глаз все больше мутнел. Уолтер почувствовал, как к горлу снова подступает тошнота.

— Мы тогда захватили корабль. Знаешь, какие у них корабли? С бумажными парусами, сложенные, как веера у шлюх! У благородных, я видел, из перьев. Наверняка у этой тоже был из перьев, чтобы она свою бесстыжую морду прятала за ним!

— Послушайте, мне не интересно. Поделитесь своей бедой с кем-нибудь другим, — отрезал Уолтер, насухо вытирая засиявшую джезву и вставая из-за стола.

— Нет, ты послушай! Послушай! Ты-то точно щенок из благородных, что ты здесь делаешь? У тебя паршивые, паршивые глаза! Я помню твои глаза, ты тоже там был!

— Я не воевал в Гунхэго, — ответил Уолтер, возвращая джезву на место. Кофе можно сварить и позже, минуя отвратительные истории.

— Ты там был! Не ври мне, это ты и твоя паршивая потаскуха меня изуродовали! Благородным возвращали лица и давали протезы, а мне эта паскуда зашила лицо, будто брюхо фаршированному гусю! Помнишь, что она говорила? «Какое необычное ранение, как интересно, сможем ли мы его спасти!» — передразнил он высокий женский голос. — Мне отстрелили половину лица!

— Так это не женщина была виновата, а выстрел, — неприязненно отозвался Уолтер, потянувшись к трости.

В Гунхэго служило немало врачей. Но все же Уолтер поступал мудро, когда носил черные очки. Его глаза не нравились слишком многим.

— Если бы вы тогда были чуть-чуть помилосерднее — моя жизнь сложилась бы по-другому! Я же обещал заработать и прислать вам денег, клялся, что если мне сохранят лицо… — Уолтер увидел, как из единственного глаза старика текут частые крупные слезы.

— Я не был на войне, — повторил Уолтер, направляясь к выходу.

— А я слышал, что она сдохла! Что ты убил ее, породистый кобелек, загрыз свою племенную суку, не дождавшись щенков! А может, ты достал их из нее, и поэтому тебя Потрошителем прозвали?

Мир внезапно обрел удивительно яркие очертания. Уолтеру казалось, что он видит каждую трещинку на дверном косяке, даже те, что были тоньше ниточки паутины. Он различал каждый оттенок каждого запаха коридора — от вчерашнего горелого масла до густого опиумного дыма. И красок внезапно стало столько, что если бы Уолтер решил нарисовать этот безликий гостиничный коридор, ему пришлось бы смешивать оттенки несколько часов.

А потом мир медленно сжался в узкую полоску. Время потекло медленно, так медленно, что улыбка растягивалась на его лице, словно рваная рана — мучительно, медленно и через силу.

— Что ты сказал? — прошептал он, оборачиваясь к старику.

И не услышал ответа, хотя видел, как шевелились его губы.

Зато шорох клинка расслышал отчетливо и даже не понял, откуда он раздался. Потому что клинок всегда был в его руке.

— Кэтрин Борден… — прочитал он по губам.

Уолтер почувствовал, как на языке растекается вязкая желчь. Имя Кэт было осквернено еще и этим слюнявым, уродливым ртом. Светлая память жалобно хрустнула на кривых желтых зубах и растворилась в опиумной дымке.

«Убей его, Уолтер! Почему ты стоишь?» — раздался за спиной вкрадчивый голос Джека.

— Уолтер, что с тобой?! — услышал он сквозь дымку испуганный голос Эльстер.

А по клинку медленно стекала кровь, удивительно отчетливо красная, жидкая, словно разбавленная водой. Стекала частыми каплями на пол, растекалась лужей у носков ботинок. Уолтер, брезгливо поморщившись, сделал шаг назад. Даже пахла она омерзительно, сладковатой гнилью, словно этот человек давно уже был мертв, словно кровь сейчас не стекала из опустевшей глазницы на грязную рубашку, словно и не было клинка, вошедшего в единственный глаз старика чистым и выскользнувшего из его затылка уже ярко-красным, как…

— Уолтер! Посмотри на меня!