Хосока заботило не только то, как заполучить Элию, но и то, как сделать так, чтобы Джиён не понял, кто это провернул? Замести следы столь же важно, как совершить само похищение. Дракон настолько не дурак, что верить в его недогадливость — это подписывать себе смертный приговор. По сути, будет всего двое подозреваемых, кому нужна Элия — золотые и Дзи-си. Других вариантов нет, и вряд ли будут. О ведьме никому больше неизвестно. Поэтому требовалось максимально напрячься и изобразить захват делом рук синьцзянцев. Хосок и фальшивые документы им всем выписал с намёками на принадлежность к западному Китаю, якобы двое из них были уроженцами Синьцзяна. Но главным доказательством служил Эвр. Все знали, что золотые — если о них вообще хоть кто-то, хоть что-то знал, — не пользуются услугами наёмников и воюют с ними так же, как с любыми другими бандитами. Заподозрить благородное древнее братство в сделке с одним из тех, кто обвёл их вокруг пальца и враждовал с ними — сложно, а то и невозможно. Засветить Бобби, если что-то будет срываться или кто-то их заметит — вот что нужно; оставить Джиёну информацию о том, что похищение совершил тот же человек, который Элию ему преподнёс.
Бобби не знал всех этих планов Чон Хосока, но осознавал своё тяжёлое положение. Он в данном приключении — пушечное мясо. Его израсходуют на всю катушку, выжмут и сбросят за борт, но если он не достанет им их белобрысую плоскодонку, то они причинят вред сестре Ханбина, и Дохи. Дохи! Увидев её фотографию в руке врачевателя, Чживон почувствовал не только страх, но и желание увидеть её, попрощаться, подержать её маленькую пухлую ручку в своей. Он видел красную линию, появившуюся на экране проклятого Ю, и тот тоже видел, но тактично не упомянул ни о чём, кроме серо-сиреневого страха. Мерзавец. Пусть его, Эвра, хоть мордой в кислоту, девочку-то зачем трогать? Нежнее, добрее и безобиднее нет во всём мире, нет человека чище и достойнее любви, чем Дохи. Какими же тварями надо быть, чтобы подвергать её опасности? А какой тварью был он, что из года в год использовал, пользовал и вытирал ноги о девушек и женщин? Со сколькими из них он поступил по-человечески? Да, речь не о красивом поступке, а просто о жалости, попытке проявить сострадание. Не было подобного, только жестокий и беспощадный расчёт, и тщеславие от очередной удачной сделки, от безупречно выполненного задания, от продвижения к званию «лучший» на Утёсе богов. Но лучшим ему уже не стать, в братство путь закрыт, за месяц «болезни» утерял немного гибкости и навыков, и начав реабилитацию хоть прям завтра, он не успеет войти в форму к январю и турниру наёмников. Да и хочет ли он уже этого? Линии пошли зигзагами при слове «свобода», так остро всегда воспринимавшимся Чживоном, как цель в жизни, как средство для обретения счастья. Провалявшись на больнично-лабораторной койке, он почти не вспоминал о своих мечтах, где свобода стояла во главе всего, но вот он вспомнил о ней и опять задумался, чего же хочет, хочет ли быть тем самым ветром, в честь которого прозвался, или ему нужен небольшой груз, который бы его притормаживал? Маленький и невинный Хомячок.
Увидев и солнце, и снег, и бескрайнее море, Бобби сидел на борту катера, вёзшего их к конечному пункту — Педра Бранка, и не чувствовал прежнего кайфа от ударов ветра по лицу, от солёных брызг, от бесконечного неба над головой. Волглый и мрачный, с промокшими прядками волос, парень понимал, что свобода — это не безотчётное перемещение и отсутствие границ, физических и нравственных, свобода — это способность, возможность ограничивать самого себя, указывать самому себе, исходя из своего собственного желания, а не тысячи желаний, кажущихся одинаково важными. Нет, так не бывает. Есть мелкие желания, есть большие, есть нужные, а есть лишние. И только разобравшись в них, можно выстраивать свою свободу, свободу человека, перестающего быть рабом своих желаний.
— Осталось немного, — изрёк сухо Хонбин, прервав мысли трёх остальных. — Судя по карте, маяк скоро появится на горизонте.
Все устремили взоры в ту сторону, куда они двигались, маленький катерок, режущий волну. Чонгук старался подавить волнение, ведь до сих пор никто не гарантировал, что Элия именно там, где он предположил. Если её не окажется на острове, то им придётся вернуться на перевалочный пункт, и попробовать сделать ещё несколько наездов на другие подозрительные острова. Да только и это может ничего не дать. И тогда всё будет совсем безнадёжно и глухо.
И с отсутствием берегов где-либо на горизонте, декабрь ощущался неприветливым, мышино-мучнистым цветом неба. От влажности и брызг было непонятно, снизу или сверху капает. Дождя как будто бы не было, но некая изморось вездесуще мочила сиденья и пол катера, и намочила бы одежду, не надень четвёрка водонепроницаемую, специальную.
Хонбин рассмотрел маяк первым, молча подняв палец и указав вперёд. Как и его спутники, он испытывал тревоги по случаю совершаемого, но в куда меньших пропорциях. За пятнадцать лет подвигов, вылазок, перестрелок и рукопашных боёв, обезвреживания террористов и возвращения несчастных мирных жителей к спокойной, тихой жизни, Бродяга поостыл и разучился переживать, он только беспокоился о выполнении и сохранности друзей — не своей, а именно их. В отличие от Хосока, Чонгука и Бобби, у него не было никаких личных мыслей, или отвлекающих соображений о том, как поступить после с Эвром, что делать, если появятся люди Дракона. Хонбин был первоклассным воином, всё самое горькое, что способен пережить мужчина, он уже пережил, и внутри остался только боец, солдат, не сомневающийся, несокрушимый, не трусящий. Хонбин знал, что Эвра он сумеет победить, если тот заартачится или взбунтуется, куда труднее будет задача, если нагрянет враг, а товарищей-то двое, и вытащить из передряги нужно обоих. Но пока таковой проблемы не возникло, Бродяга с лёгкостью отмахнулся от вероятностей, и сосредоточился на маяке.
Чем ближе тот был, тем темнее становилось небо, переходя в антрацит. Чонгук обратил на это внимание и, пытаясь убедить себя в том, что это простое совпадение, насторожился, когда и катеру стало труднее двигаться из-за поднимающихся волн.
— Погода портится, — снова констатировал Хонбин.
— Да, не вовремя, — кивнул Джей-Хоуп. Чонгук пригляделся к направлению, откуда брались тучи. Они шли от маяка, клубясь над ним, точно жирные грифы. Повернувшись к Бобби, золотой нашёл того с таким же прищуром вдаль, как у него самого. Наёмник словно выискивал что-то глазами.
Грозная шапка из облаков уплотнялась, теснимая темнеющими небесами. Правы были греки, считавшие, что Уран — бог неба, родился из хаоса, именно оттуда, казалось, вырываются хороводы, точнее, табуны вороных туч. Ещё недавно пробивавшиеся лучи солнца исчезли. Вода поднималась, бурля и чернея, уподобляясь вышине, распростёртой над ней. Чонгук вспомнил о словах Ви, что океан и небо, возможно, хотят однажды слиться воедино. «Очень неудачно они время для этого выбрали, — подумал золотой, — не слились бы заодно и мы».
— Вот это резкие перепады погодки! — заговорил громче Хосок, поскольку от ударов волн о борта и дальних раскатов грома, становилось шумно. — Авось, быстро пройдёт этот циклон.
— Шторм приближается, не меньше, — указал снова Хонбин, кивнув на маяк, от которого ползла уже сущая тьма, поливающая стеной закипающую воду. — Может, развернёмся? В другой раз попробуем.
— Не знаю, угадать с такими вещами сложно, а если тут сезон бурь начался?
— Это ваша ведьма, — вклинился внезапно Чживон, хотя весь путь молчал или, по крайней мере, не заговаривал, если его ни о чём не спрашивали. Чонгук оживился от этого замечания, поняв, что не сходит с ума, и есть кто-то, кто считает так же.
— Что? Элия?! — уточнил изумляющийся Хосок.
— Она самая. — Бобби придвинулся к носу катера. Их всех уже бросало на волнах, и приходилось крепко держаться, чтобы сидеть ровно. — Бесполезно переносить на другой раз, она всегда нас встретит таким штормом.
— Разве она способна? — Хоуп поискал ответа на лицах всех присутствующих. Хонбин предпочёл не высказываться, не зная, стоит ли отрицать нечто сверхъестественное, или не стоит. Чонгук вступился за мнение наёмника:
