Поняв, что опасность отступила, Иша сразу бросилась к малышне:
— С вами ничего не случилось? Всё хорошо? Вас не задело?..
— Разумеется, нет, — проворчал Нурс, который стоял спиной к суетящейся жене, но слышал каждое её слово. — Если бы выстрелили по ним, то обязательно попали бы сначала в кого-нибудь из солдат, а затем в одного из нас, кто оказался бы на линии огня. Так что мы бы в любом случае это заметили…
— Отец, выключи хоть ненадолго свой рационализм, — сказал Плющ, пряча в ножны клинок. — Если бы на самом деле в кого-то попали (не дай Первосталк, конечно), а нам вдруг пришлось бы отступать, ты бы так же спокойно говорил, что нужно бросить раненого или труп, так как он стал бы для нас обузой…
— Не говори глупостей, — бросил Нурс. — Во-первых, ни в кого из нас не попали. Во-вторых, я не был бы так спокоен. В-третьих, я поступил бы сообразно ситуации…
Плющ молча сделал то, что на одном из федеральных языков называлось «фейспалм».
— Мы победили? — спросила непонятно у кого Ксюня, вертя в одной руке мачет велка Зора, а в другой — его же самопал.
— Похоже на то… — ответил Лас и обнял одной рукой подругу. Та прижалась к нему и осторожно обняла: всё-таки в её руках были довольно смертоносные игрушки.
— Я бы не был столь уверен, — возразил Нурс, всё ещё не поворачиваясь к остальным, — но мы хотя бы не проиграли. Вернее, они не проиграли, — указал он подбородком на окружавших их двойным кольцом военных, пусть этого жеста в темноте и не было видно. — Сами мы не делали практически ничего. Выстрелы через временные бреши в защите — не в счёт. Иша, убери, пожалуйста, бластер, а то детей перестреляешь…
— Думай, что говоришь, Нурс! — для виду возмутилась жена, но оружие всё же сунула в карман куртки.
— И на предохранитель поставь.
— А как?
— Сейчас покажу…
В это время Ксюня спрашивала шёпотом у Ласа, уткнувшись лицом в чуть припорошённый снегом мех его куртки:
— Лас, когда уже всё это закончится? Я устала бояться, убегать, сражаться… За что нам такие беды?..
— Потерпи, милая, — отвечал ей парень. — Если повезёт (а я очень надеюсь, что так и будет), то осталось недолго. Надо просто победить всех оставшихся врагов, и мы сможем, наконец, жить так, как захотим…
— И как ты собираешься всех победить? — раздался рядом голос незаметно подошедшего Плюща. — Отберёшь у кого-нибудь из солдат плазмер и пойдёшь во главе отряда? Да и на кого? Все ж попрятались, наверное, или разбежались уже… Лас, надо признать, что мы сами ничего не можем сделать в этой войне. Нас мало, наше собственное оружие ничего не стоит… И вообще эта война их не с нами, а за нас. За то, чтобы нас всех уничтожить. А защищают нас почему-то федеральные войска…
— Плющ, тебе не кажется, что ты сейчас говоришь в точности как твой отец? — поинтересовалась Ксюня. — Сам же указывал на…
— Это другое! Здесь речь идёт не о наших жизнях, а только о нашей роли в этом конфликте. Мы не одна из противоборствующих сторон и даже не часть отряда Миронова. Мы, скорее, что-то вроде приложения к планете, если рассматривать её в качестве добычи. Не субъект, а объект конфликта. И это печально. Ведь, получается, сами по себе мы ничего не стоим по сравнению с федералами, наши мачеты и самопалы — с их оружием. Единственное, что у нас есть своё, особенное, неповторимое, — это сверхспособности. Да и те пропадают без воздействия радиации… Мне кажется, действительно было бы лучше, если бы нашу планету вообще никогда заново не открыли.
— Плющ, у нас есть мы сами, — сказал Лас. — Военные и те, с кем они борются, отличаются намного меньше, чем мы и кто-либо из них. Они все жестоки, потому что их мир жесток, но не так, как мы и наш мир: у них эта жестокость обязательно связана с оружием и необходимостью угрожать кому-то, убивать, запугивать, врать… А у нас мир не подл по определению, не построен на ненависти. Если мы учимся жить, преодолевая трудности своей волей, то они привыкли преодолевать их с помощью оружия. Не спорю, среди них есть и хорошие люди — та же Зелма, например, — но в целом тот мир, в котором живут они, действительно нам не подходит, и я с тобой, Плющ, в этом согласен. Но мы на то и сталки, чтобы преодолевать трудности, а не просто говорить о том, как всё плохо. Мы не менее сообразительны, чем они, а главное — умеем любить и испытывать другие чувства. Они — не думаю.
— Лас, а как дальше жить? — спросила Ксюня. — Деревню-то они наверняка уничтожили… Получается, «так, как захотим» не выйдет…
— Нам помогут. Заново обустроиться, восстановить дома и всё, что необходимо… Еды дадут с запасом, снова проведут электричество… А к лету всё наладится — пусть и не так, как раньше, но хотя бы будет привычнее, чем сейчас. Вот увидишь: зависимость от Федерации проявляется только тогда, когда в нашу жизнь вмешиваются. А если предоставить нас самим себе (не прямо-таки сразу, а то выжить мы сейчас отдельно от них вряд ли сможем), то мы снова научимся жить сами.
— Ну, дай Первосталк… — прошептала Ксюня, привстала на цыпочки и поцеловала Ласа.
Плющ этого не заметил. Он прислушивался к другому разговору, который доносился с расстояния не более сагни, но звучал гораздо тише диалога Ласа и Ксюни.
— Омель, ты ведь не считаешь меня виноватой во всём, что произошло? — шёпотом спросила Лина, придвинувшись к подростку так близко, как могла себе сейчас позволить, чтобы тот не захотел отстраниться.
— Нет, Лина, — ровным голосом негромко ответил Омель, сидевший на снегу, обхватив руками колени. — Не во всём. Кое за что я даже считаю нужным тебя поблагодарить.
— Это за что же?..
— Если бы я не пошёл на задуманное тобой восстание, то меня не ударили бы по голове, и я бы не обрёл свою способность… хоть и временно, потому что вдали от Сталочной я, как и все сталки, не могу почти ничего. А вернёмся ли мы туда, я не знаю.
— Омель… ты же помнишь, как нам было хорошо вместе? Всё, что между нами было?..
— Да, это было приятно. Но дальше так продолжаться уже не может. Я понял, что внутри, Лина, ты не такая, какой я тебя считал. Ты… слабая. Тебе обязательно кто-то нужен, чтобы чувствовать себя защищённой. Но на самом деле ты боишься того, на что не можешь повлиять.
В голосе подростка прорезалась недетская твёрдость, он понимал, что должен сказать Лине всё, что о ней в последнее время понял.
— Поэтому ты и не пошла вместе со всеми на лагерь экологов: ты побоялась, что там с тобой что-то случится или вы проиграете, и предпочла посмотреть на это издали, при этом для виду чуть подсобив своим огнём.
— Омель, ты чего?.. Если я что-то лично тебе сделала, то прости! Я сделаю всё, чтобы вернуть всё, как было!..
— Нет, Лина. Ничего уже не будет как раньше. Я больше не хочу таких отношений. Я понял, что однажды ты можешь случайно сделать так, что опять плохо будет и мне, и тебе, и всем остальным. Уж прости, но я с тобой больше не буду.
— Ты… ты меня бросаешь? Но как же… Ты меня использовал! Я к тебе со всей душой, а ты!..
— Где твоя душа, Лина? Где она была, когда ты поднимала сталков на бунт против Федерации? Где она была, когда ты доносила велкам на Ксюню и Ласа? Где она сейчас, когда ты меня обвиняешь в том, что сама не осознаёшь? С меня хватит, Лина. Я не позволю тебе использовать меня. Больше никогда и ни за что. А теперь, если разрешишь, я бы хотел посидеть один и поразмышлять.
Лина заткнулась, не зная, что ответить на выпад теперь уже бывшего друга. А Омель отвернулся от неё, отсел на сагнь и погрузился в свои мысли.
В этот момент и застал всю компанию Миронов, войдя внутрь двойного кольца охраны: Нурс и Иша возились с кучкой детей, Зор стоя наблюдал за этим, Ксюня с Ласом целовались, Плющ, Лина и Омель сидели порознь, о чём-то думая.
— Так, внимание всем! — громко сказал подполковник, и Нурс уже привычно вмиг переключился на роль переводчика. — Сейчас мы пойдём дальше на восток, затем завернём к реке. Там я кое-что оставлю и выберу направление, в котором мы уйдём от врагов. Если сможем удалиться хотя бы на пару километров, то снова немного отдохнём — думаю, пару часов… Одна минута на подготовку, потом отправляемся!
