— Мужика ей надо… Что ты не понимаешь-то!

       — Да где этот мужик? Этого мужика нет… А нужен бы был, я уже матери сказал: вышла бы на работу и пахала бы за двоих, пока тот на диване лежит. Ей просто нравится нифига не делать… И я не знаю, почему… Она была до него другой!

       — Ты что орешь?! — Моника сжала прохладными ладонями горячие щеки Иннокентия. — На тебя люди оборачиваются. Вот, — теперь она грозила ему пальцем. — Поэтому я и не могу говорить с тобой о Лиде. Ты не говоришь, ты доказываешь мне свою правоту. А раз ты это постоянно делаешь, то в душе ты не уверен, что поступаешь верно. Я тебя убедила?

       Иннокентий скинул со щеки вторую руку Моники и шагнул в сторону.

       — Я понял лишь одно, что ты такая же упрямая и даже не слушаешь меня, потому что знаешь, что последней твоей фразой будет: Кеша, ты не прав.

       — Не будет, — она догнала его и снова взяла под руку. — Я никогда не называю тебя Кешей. Кто так тебя называет?

       Он остановился и резко повернул к спутнице голову.

       — Мать. Меня мать так зовет. И вы с ней чем-то даже похожи.

       — Возрастом? — почти усмехнулась Моника и сильнее сжала руку Иннокентия. — Или потому что мы обе за тебя беспокоимся? Вот у тебя шнурок развязан, а ты даже не замечаешь…

       Иннокентий даже глянуть вниз не успел, а Моника уже присела подле него и схватилась за шнурки.

       — Ты что делаешь? — он так дернул ногой, что чуть не угодил Монике в подбородок. Быстро присел и сам завязал кроссовок. — С ума сошла, что ли?

       Моника поднялась и отряхнула ладони друг о дружку.

       — А что такого-то? Ты не на то внимание обращаешь. Ты бы лучше за временем следил. Нам час от силы остался, чтобы замок посмотреть. Шевелись уже, пока шнурки снова не развязались.

       Моника добавила это как-то без улыбки, и Иннокентий поспешил приобнять ее за плечи и притянуть к себе, но она быстро отстранилась и взяла его просто за руку. Замок пестрел на островке разными стенами. Вокруг вода, ограждавшая некогда выборгский замок от врагов. Иннокентий вдруг так же почувствовал себя вдали от всех. И окруженным врагами, которые желали ему только добра.

       Утром Иннокентий с трудом открыл глаза и повернулся от голой спины Моники к окну. Так и есть — дождь.

       — Я еще вчера это знала. Но не хотела тебя расстраивать, — пробормотала Моники, не поворачиваясь к нему.

       — Прогнозу поверила? — попытался усмехнуться Иннокентий, потирая заспанные глаза.

       — Нет, — Моника перевернулась на спину. — Голова раскалывалась. А она никогда не врет. Старость не радость…

       Моника потянулась и постучала сцепленными над головой пальцами по деревянному изголовью гостиничной кровати. Иннокентий смотрел на ее грудь, аккуратную и даже сейчас с утра с заостренными сосками.

       — Это кто у нас тут старый…

       Он склонился к ее груди с поцелуем.

       — Я, я… — она уперлась ему в лоб теплыми ладонями и заставила оставить сосок в покое. — Я хотела поговорить с тобой еще вчера, но как-то времени не было…

       Она не улыбалась и смотрела не на него, а в потолок, и он не стал подползать к ней для поцелуя. Наоборот сел и подтянул под себя ногу вместе с одеялом. Хотелось укрыть и ее, чтобы не отвлекаться на грудь, но он знал, что Моника не любит непрошенной заботы.

       — Только не о грустном, — зевнул он, не прикрыв рта. — И так фигово…

       — Под дождь наоборот хочется грустить еще больше. Но у меня хорошая новость. Не знаю, для меня, наверное, хорошая… Хотела сказать тебе еще на прошлой неделе, но ты был слишком заморочен с сестрой. Иннокентий, я, возможно, совсем скоро уеду в Москву.

       — Зачем? — сказал он, а потом понял, что лучше спросить иначе: — Надолго?

       — Как получится, — Моника продолжала смотреть в потолок. — Поначалу буду жить на два города. Потом, если подружка сможет справляться со складом сама, останусь в Москве насовсем.

       — С чего вдруг Москва? Какие-то перспективы по бизнесу открылись? Там же наоборот сложнее…

       — Не по бизнесу, — Моника чуть приподнялась на локте. — В личном плане. У меня там мужчина.

       Иннокентий обрадовался, что продолжал смотрел на сосок: возможно, Моника и не заметит, как он нервно зажмурился, точно отгоняя наваждение. Хотя нужно было б заткнуть уши: именно в них застучало барабаном сердце.

       — Давно? — прохрипел он пересохшим ртом, хотя вовсе не был уверен, что хочет знать что-то большее, чем просто факт наличия у нее второго мужчины.

       — Год. Плюс-минус, не важно.

       Моника села и спрятала за руками от него грудь.

       — Ты только не переживай. С ним я предохранялась.

       Он не сумел сдержаться. Кашлянул. Поднес кулак с зажатым одеялом ко рту и чуть не прикусил край. Но вовремя отдернул руку и сумел взглянуть Монике в глаза: пустые и сухие.

       — К чему ты это только что добавила?

       — Да так… — она опустила глаза к ложбинке между своих пухлых грудей. — Ты у нас чистюля во всем… Даже в машине ни одного фантика.

       — Потому что машина не моя, — прохрипел все так же с трудом Иннокентий. — Дядя в любой момент может ее забрать. Я по доверенности езжу.

       Замолчали. Резинку тот надевал… Будто ему от этого легче!

       — Котик, ну чего ты…

       Он не заметил, как Моника подалась вперед, но довольно удачно отбил ее руку: и больно не сделал, и до себя дотронуться не позволил.

       — Я тебе не котик!

       Она осталась на середине кровати светить голыми пятками.

       — Я знала, что будешь злиться. И, по чесноку, мне даже приятна твоя злость. Значит, ты все же что-то ко мне чувствуешь…

       — Ничего я к тебе не чувствую!

       Иннокентий вскочил с кровати, потянул за собой одеяло, но Моника не отпустила свой край. Тогда он схватил еще мокрый после вечернего душа белый банный халат и накинул на дрожащие плечи. Потом до боли затянул пояс и шагнул к окну: дождик-дождик, мама не горюй. Можно нахрен разбиться на мокрой трассе, но пережидать его в четырёх стенах с Моникой может стоить ему здравого рассудка. Предохранялись они!

       Иннокентий шарахнул кулаком по оконной раме и распластал по пластику зудящие пальцы.

       — Иннокентий, ну сам-то подумай… Тебе двадцать восемь. Год, два, и ты женишься. А у меня табу на женатых…

       Иннокентий обернулся к кровати и сел на подоконник, расставив ноги.

       — Кто он?

       Моника убрала с лица волосы и дунула на непослушные волоски.

       — Какая разница… Ему сорок семь. И если москвич до сих пор никому не оказался нужен, то какая разница…

       — А тебе он зачем?

       Она чуть опустила голову и глядела на него искоса, точно посмеиваясь над его глупым нахохлившимся видом.

              — Мне просто нужен муж, и все. Больше ничего. Все остальное я могу сама, — и тут же добавила: — У него ничего нет, если ты об этом. Живет в двушке с сестрой. Сестра разведена. Взрослая дочь давно живет от них отдельно. У сестры же два кота и никаких перспектив. Я что-нибудь сниму для нас на первое время, а потом увидим. Москва не примет, может, уломаю его на переезд в Питер.

       — Мона, зачем?

       — Тебе не понять женщин, я уже не раз тебе это говорила. Поэтому даже не буду пытаться что-то тебе объяснить. Скажу лишь, что буду по тебе скучать. Очень. И пока ты не женат, не вычеркивай меня из своей жизни, ладно?

       Иннокентий остался на подоконнике, даже когда Моника слезла с кровати и направилась к окну в первозданном виде. Но не выдержал призывного взгляда, опустил глаза к пупку и зажмурился, точно камушек в нем сверкнул глазом королевской кобры. Моргнул и замер, загипнотизированный приближающимся к нему пирсингованным пупком.