И мягко, пусть и за плечи, Кеша повалил Настю на подушку и вжался лбом ей в плечо.

       — Прости, Настюш, что все вот так у нас получилось…

       Она замерла, не в силах ни вздохнуть, ни заплакать, ни ответить — а хотелось сделать и то, и то, и то, и пятое, и десятое, только бы Кеша не чувствовал за собой никакой вины — если уж кому и извиняться тут, так это ей, но никак не ему.

       — Хотелось повеселить тебя, а вышло…

       Он замолчал и ткнулся ей в плечо уже губами.

       — Это ты меня прости, — почти всхлипнула Настя.

       — Да тебя-то за что прощать! — он развернул ее к себе, но не поцеловал. — За то, что один мудак обидел, а второй дурак не смог этого вовремя понять?

       Она сглотнула подкативший к горлу ком.

       — Настюш, ты даже представить себе не можешь, как это приятно, что ты доверилась именно мне.

       Она подняла руку, но едва коснулась его щеки, как Кеша тут же сжал ее пальцы и поднес к своим губам.

       — Я обещаю, что не подведу тебя, — прошептал он, отпуская ее пальцы. — Спи, мышка, а то попугай встанет ни свет, ни заря… Мне стыдно, но я украл у нас субботнее утро. Не хотел расстраивать тебя и портить вечер, который мы так ждали, потому не сказал ничего за ужином. Постараюсь управиться с делами до обеда. Постараюсь… Я уже боюсь что-то обещать.

       Настя снова сглотнула — во рту сделалось совсем кисло.

       — Ты поедешь в офис? — спросила она с надеждой. — Можно с тобой?

       — Нет, со мной нельзя и я не в офис. Съезди к маме. Покажись, что жива-здорова. И я заберу тебя по дороге домой. Воскресенье я никому не отдам.

       — Покатаемся по каналам на кораблике? — спросила Настя, жутко моргая влажными ресницами.

       — А я думал, поедем за краской и новыми шторами, разве нет?

       — Как скажешь…

       — Я скажу спокойной ночи и спи, моя радость, усни… И я не шучу. Быстро спать.

       Кеша развернул Настю лицом к окну, но оставил свою руку у нее под грудью.

       — Если тяжело, скажи.

       Настя мотнула головой, и волосы прошлись по носу, которым Кеша в них уткнулся. Тяжело? Ей никогда еще не было так легко. Возможно, она сумеет научиться дышать рядом с ним спокойно, а сейчас пусть он крепко держит в руках ее сердце, даже когда она спит.

       Настя проснулась первой — руки на плече уже не было, но Кеша спал носом на ее подушке и сейчас, когда она чуть подвинулась, зашевелился, но не проснулся. Который час? Шторы слишком плотные, чтобы пропускать солнечный свет, а воздух уже сделался почти прозрачным. Поставил ли Кеша будильник? Конечно, он ведь очень аккуратный — и в ужасном хаосе на кровати виновата только она.

       Минута, две, пять… А, может, и полчаса прошли в тревожном ожидании звонка будильника, но телефон молчал и его вообще нигде не было видно. Кеша спал, и Настя слышала каждый его вздох, радуясь, что проснулась первой, потому что не имела понятия, как спит — а что если она храпит или ворочается или, не дай бог, дерется? А он такой — никогда не скажет ей правды. Даже о том, что ему сейчас снится и почему он улыбается. А если и захочет сказать, то вспомнит ли? Вот она ничего не помнит, совершенно… Может, конечно, ничего и не снилось? Может, ей было слишком хорошо наяву и потому не осталось, о чем помечтать во сне. Если только о будильнике. Но где он…

       И вот, не выдержав, Настя соскользнула с кровати и заглянула за штору. На улице почти никого. Хотя чему удивляться в Питере да еще в субботу? Даже собаки ждут, когда из-за тучек появится хоть немного солнца.

       — Настя, можно мне сказать глупость?

       Она резко обернулась, но не выпустила штору из рук.

       — Я все равно скажу, даже если не разрешишь, — Кеша приподнялся на локте и потерял одеяло. — Когда ты подглядывала за мной в ванной…

       — Я не подглядывала! — вырвалось у Насти, и она вспыхнула.

       — Подглядывала, — кивнул Кеша с еще большей улыбкой. — И если станешь делать это часто, то у меня все лицо будет в шрамах. Я и так толком бриться не умею.

       — Не буду…

       Настино лицо пылало холодным питерским солнцем, а по спине гулял противный ветерок.

       — Я тогда подумал, что в дверной коробке ты точно в раме. И мне безумно понравилась эта картина.

       Настя наконец отпустила штору.

       — Хочешь, я спрошу у ребят, если у кого-то осталось что-то с моих постановок?

       — С чего? — искренне не понял Кеша.

       — Я позирую иногда. Ню.

       — Зачем? — улыбка сползла с лица Кеши.

       — Как зачем? — пожала плечами Настя и сделала шаг к кровати. — Это часть учебного процесса — рисовать обнаженку.

       — Ты зачем позировала?

       Это походило на допрос, и Настя пожалела, что открыла Кеше свой секрет.

       — По глупости, — прошептала она, пытаясь прикрыть лживым флером голую правду. — Модель не пришла. Препод спросил, кто готов ее заменить? Желающих не нашлось. У нас все маленькие и скромные.

       — А ты, выходит, взрослая и не скромная?

       Он уже смотрел исподлобья, и Настя окончательно окоченела под его тяжелым ледяным взглядом.

       — Нет, я просто знаю, что искусство требует жертв. Это очень трудно стоять в одной позе по двадцать минут, а то и дольше. Вот я и решила себя проверить, а оказалось, что это длительная постановка, на несколько занятий и уже нельзя было отвертеться. Люди стараются, рисуют… А тут ты такая — типа, устала, больше не хочу.

       — А ты? Ты же сама не рисовала все это время.

       — А я зачем автоматом получила, — попыталась улыбнуться Настя, но губы одеревенели. — И, кстати, стала иначе смотреть на моделей. Та девушка была лучше меня: она себя дарила, а я… так…

       — Продала за автомат? — попытался пошутить Кеша. Насте хотелось надеяться, что это была шутка.

       — Нет, я красовалась. Говорят, даже не покраснела ни разу. Хотя мне было ужасно страшно. Не стоять голой, а то, что я поменяю позу и испорчу людям работу. Хотя потом было интересно посмотреть на результат.

       — И стать знаменитостью?

       Настя не поняла, что это было: вопрос или утверждение.

       — Какая знаменитость? Что мы, голых не видели? А так каждый из нас когда-нибудь да позировал, пусть и в одежде. И вообще, ты что, ханжа?

       — Я? — Кеша откинулся на подушку. — Я просто теперь понял, почему ты не бросилась одеваться, когда я вошел в офис. Сила привычки?

       — У нас обычно висит табличка «Обнаженная модель. Не входить!» и с восклицательным знаком.

       — Такой таблички не было, а модель была…

       — Что ты хочешь сказать?

       — Чтобы ты никогда больше не позировала, даже если тебе будут грозить отчислением, — проговорил он без какого-либо намека на смех в голосе.

       Насте сделалось совсем холодно.

       — Значит, ты ханжа, — проговорила она, силясь не прикусить язык. Мозг требовал замолчать. Но разве она могла остановиться? — А как же религиозные картины? Хотя там всего два сюжета, допускающих обнажение: «Вирсавия за туалетом» да «Сусанна и старцы», но голая баба имеется, и рисовали ее с живой модели!

       — Пусть я буду ханжа, если тебе от этого легче…

       — Мне от этого не легче! — Настин голос дрогнул. — Ты вот сейчас что обо мне подумал? Все художники пьют и спят с натурщицами, так?

       — Настя, я ничего не подумал! — Кеша приподнялся и сумел дотянуться до ее руки, чтобы усадить на кровать и обнять. — Но другие действительно могут подумать…

       — Твоя мама или сестра, да?

       — А ты своей сказала, что разделась перед всем классом?

       Настя мотнула головой, и почувствовала на щеке Кешины губы.

       — Вот видишь…

       — Ничего я не вижу! — Настя хотела оттолкнуть его в порыве праведного гнева, но руки не послушалась. Наоборот вцепились ему в предплечье, пряча в ладони родинку. — Можно позировать одетой и возникнут отношения, а можно голой и не будет ничего! — добавила она уже обреченно.