— Кеша, у тебя с той девушкой серьезно?

       Он от неожиданности вопроса даже притормозил и, резко повернув к матери голову, отчеканил:

       — У меня с каждой девушкой всё очень серьёзно. Ещё вопросы будут?

       — У меня к тебе вообще никогда нет вопросов. Ты очень изменился. Ты просто копия дяди. Ты всегда знаешь, кто и что тебе должен.

       — Мам, я люблю Лиду. И хочу, чтобы она была счастлива. С Никитой это невозможно. Нормальный мужик бы так себя не повел. А если он ненормальный изначально, то нормальным уже не станет. Ты зря думаешь, что что-то изменится в лучшую сторону. Я вот очень удивлюсь, если он придет ко мне во вторник. Я даже ему руку пожму за храбрость. Но вот я на девяносто девять процентов уверен, что этого не произойдет.

       — Ты делаешь сестре только хуже… Ты не понимаешь…

       — Мать, я все понимаю! И коня на скаку, и в горящую избу, и ковриком у порога, чтобы благоверный ножки вытер. Я все вижу и все понимаю. Этого не будет. Я хочу сестре нормальную жизнь. И у нее будет нормальная жизнь. Я все для этого сделаю. Я уже делаю немало. Ты почему-то не просишь денег у дяди Серёжи, только у меня…

       — Ты знаешь, что с дядей Серёжей невозможно общаться. Он поможет, только для начала надо на коленях перед ним поползать, чтобы его душеньке приятно стало.

       — Мать, ты как всегда не в ту степь…

       — Ну, конечно, куда мне… У тебя вот только Никита плохой, а дядя Серёжа нормальный, он мужик, да?

       — Знаешь, это дело тёти Инны, а не наше. Но он свою семью содержит.

       — То есть опять ты все свел к деньгам…

       — Мам, попробуй поживи без денег, я на тебя посмотрю. Давай не будем ни про дядю Серёжу, ни про тётю Инну. Мы говорим про нашу Лидку. Так вот, то, что у нее, это не семья и семьей никогда не будет. Ты делаешь плохо и дочке, и внуку, и мне… Особенно мне. Я уже с девушками не могу нормально общаться. Вот хватит, достало! Не порть мне настроение перед свиданием, ладно?

       Мать отвернулась к окну. С тем же выражением лица, какое было недавно у Насти. Как же они надоели со своими пустыми обидами!

       — Мам, не думай про это до вторника. Во вторник все решится само собой. Только не психуй. Занимайся внуком. Больше от тебя ничего не требуется. Остальное мы с Лидой решим сами. По-взрослому.

       Мать продолжала смотреть в окно. Ехать еще час. Целый час молчать. Но это все же лучше, чем продолжать ругаться. Молчание — это своего рода перемирие. И в магазин он, к счастью, пошел один, потому что ребенок продолжал спать. Набрал тележку с верхом. Заодно сладкое и фрукты на завтра: надо же девчонкам что-то на перекус оставить.

       — Точно в ссылку нас отправляешь! — брякнула мать, посчитав пакеты.

       Да, на чай лучше не оставаться. Он даже не стал отпирать ворота. Поставил внедорожник у калитки. Проверил, что все работает: свет, газ, канализация. Теперь можно и уезжать с почти что чистой совестью. Но все же они обнялись на прощанье.

       — Мать, ты реально не психуй. Мы не маленькие. Разберемся.

       Он разобрался и с выходными. Сказал Монике, что завтра ближе к вечеру заберёт её и они поедут в Выборг. Сказал, чтобы сняла гостиницу. И даже не понял, рада она поездке или нет.

       — С сестрой все хорошо? — спросила Моника, когда он уже почти отключился.

       — Так себе. Как всегда, — ушёл Иннокентий от прямого ответа, чтобы не врать. — Ладно, завтра жди звонка. Будь готова.

       Он тоже ждал звонка. И вот тот наконец прорезал заполнившую весь салон громкую музыку. Иннокентий ткнул пальцем в экран и снова удивился, что не проделал в нем дырку. Теперь со всех сторон на него лился голос Насти. Снова предельно вежливый и мелодичный, как в офисе. Конечно, он может в двенадцать. Не рано. Будет ждать…

       Монике он не перезвонил. Кто знает, вдруг «на работе» будет запарка и придётся отменить поездку… Хотя в это «вдруг» верилось с трудом. Большим. Но все же верилось.

       И этой ночью Иннокентий тоже долго ворочался, снова курил у раскрытого окна, даже пытался принять на грудь, но вновь не получилось — к счастью, на этот раз он только повертел бутылку в руках и поставил обратно в холодильник, так и не налив в стакан. А утром вообще переставил водку в шкафчик, оставив в холодильнике лишь минеральную воду, сок, нарезку колбасы и сыра да коробочку с пирожными буше. Кажется, он мог претендовать на звание достаточно гостеприимного хозяина. Осталась какая-то малость — уйти. Но сначала следовало подвинуть диван на безопасное от краски расстояние. Он его сдвинул, обнаружил у стены мотки пыли, взял в руки пылесос и вернул диван на прежнее место: вдруг Насте надо будет нужно отметить границы росписи.

       Затем сел в кресло и обвел гостиную придирчивым взглядом: не родное, все чужое, точно он пришел в выставочный зал. Впрочем, гостиная служила ему лишь кинотеатром. Гостей здесь ни разу не было. Дядя Серёжа заезжал сюда пару раз за деловыми бумагами, и все. Спальня тоже не выглядела жилой. Мать купила два абсолютно одинаковых комплекта постельного белья. Оба серые с черным, едва приметным, рисунком. Иннокентий перестилал кровать нечасто, а вот застилал серебристым покрывалом каждый день — так что его спальня тоже могла выступать образчиком современного журнального стиля. И только в ванной ему пришлось малость прибраться. И заодно побриться. В общем, Иннокентий был готов и к встрече с Настей, и к встрече с Моникой. Монике он еще не позвонил. Та все равно будет готова — ей хватит, как обычно, и получасового предупреждения.

       Да и Настя в этот раз оказалась пунктуальной. Возможно, на нее так повлияла Ксюша. На Иннокентия же она произвела нежелательный эффект — он бы предпочел увидеть в юбке Настю, а не подмастерье. Но Настя оставалась в неизменных джинсах. Его так и подмывало спросить, есть ли у нее вторые, или она неделю носит одну единственную пару? Но он промолчал, даже поднял взгляд к ее лицу: ресницы на месте, а вот шевелюра малость посветлела. Выходит, краску с волос можно смыть. Пусть уж будет русой, чем штампованной рыжей шваброй.

       — В холодильнике есть все для бутербродов. Плюс сок, вода, фрукты и сладкое…

       — Нам ничего не надо, — отчеканила Настя и стрельнула взглядом в сторону рюкзака: — У нас все с собой.

       Он уже оценил тяжесть рюкзаков обеих: девушки притащили на себе кучу красок. Надо было догадаться и хотя бы встретить бедных у метро. И вот сейчас от отказа принять угощение Иннокентий напрягся ещё больше и даже отступил к дверному косяку за поддержкой.

       — Придется съесть, — хотелось сказать мягко, а вышло зло. И он поспешил объясниться: — Я до вечера понедельника здесь не появлюсь. Все испортится. Не хочешь сама, возьми домой собаке.

       — Собака это не ест, — все так же нейтрально выдала Настя.

       — Твоя собака должна есть все, раз она с улицы.

       — Она и ест все, — ответила Настя.

       Иннокентий уловил улыбку в уголке ее рта, и у него сразу пересохло в горле, но он сдержался, не облизал губы.

              — И вы все ешьте, — ляпнул и язык прикусил. Глупо вышло. И обидно. А обидеть он никого из них не желал. — Я специально для вас купил, — добавил он и перевел взгляд с одной девушки на другую. — Ну что? — У него от нервов жутко чесались ладони. — Может, все-таки показать вам рабочую площадку? Вы ж не в гости пришли, — добавил он и сразу пожалел: улыбка исчезла с Настиного лица, а на ее напарницу он даже не смотрел. — Диван я отодвину. Это так, чтобы ты оценила общий вид. Есть какие-то идеи?

       — Сейчас модно псевдотрехмерные женские лица…

       — Автопортрет нарисуешь? — перебил Иннокентий и снова прикусил язык, но взгляда от Настиного лица отвести не смог. Отвела она, но успела вспыхнуть.

       — Я же сказала, что вам не нужна никакая роспись, — буркнула Настя, глядя уже в пол.