— А может быть, и нашу торговлю, — рассмеялся Мурьен. — Я соберу все деньги, какие смогу, но у нас нет обычной меховой десятины. Как только народ прослышал о стычках на юге, торговля переместилась на восток к этим гребаным, прошу прощения, морейцам.

— У вас нет мехов? — переспросил мессир Амато.

Мурьен ответил смехом.

— Этруски, мать их ети! Конечно, у меня есть меха. Может, мы уберемся с мороза, прежде чем начнем торговаться, как мужик со шлюхой в холодную ночь? Прошу прощения, сестра, — добавил он с улыбкой. — Впрочем, хвала Спасителю, ты можешь в любое время принять у меня исповедь.

Амиция отзеркалила улыбку.

— Этого будет достаточно, ваша светлость, — сказала она.

Он скривил рот, признавая собственные изъяны, в манере, которую она знала так хорошо, что чуть не растаяла сердцем. Затем его лицо прояснилось, и он поклонился.

— Извините, сестра. Такой уж я негодяй!

Амиция позволила увлечь себя в здание и ощутила, что замок окружен неимоверной силой. Она замаскировалась, как могла, воспользовавшись знаниями, полученными во время осады от Красного Рыцаря и Гармодия; потупила глаза и подумала о мышах-соглядатаях.

«Это было ошибкой».

Две служанки проводили ее в большой зал и дальше — вверх по витой лестнице и по коридору, который поднялся, а потом спустился.

— У вас есть прислуга, ma soeur? — спросила одна.

— Нет, — ответила она.

— Я пришлю. Вот дорожная сумка с вашей лошади — что-то еще?

Амиция взглянула на узкую постель с чувством, близким к вожделению. В замке было холодно, но не так, как в эднакрэгских болотах. И ее ждала стопка шерстяных одеял.

— Больше ничего, благодарю. Это все, что у меня с собой, — улыбнулась она. — Я присоединилась к войску в последнюю минуту. Хозяюшка, я валюсь с ног. Можно мне прилечь?

Та кивнула.

— Госпожа Гауз вряд ли вас примет до окончания вечерни. Нынче канун Рождества.

Немолодая служанка помогла Амиции раздеться, хотя была старшей среди прислуги, а то и фрейлиной.

Как только с нее сняли промокшее исподнее, Амиции стало теплее, несмотря на холодный воздух. Две девушки-служанки принесли фланелевое платье до пола, приятного голубого цвета.

Младшая быстро присела в реверансе.

— Леди Гауз шлет вам это со своими комплиментами и передает, что духовные лица — большая редкость в наших стенах. Она надеется, что платье подойдет.

Шерсть была мягкой, очень тонкой и, как мускусом, насыщена потенциальной силой.

Амиция надела платье на голое тело, старшая укрыла ее одеялом, и она провалилась в сон.

Проснулась, раскрасневшись и тяжело дыша от эротического сновидения, какого еще в жизни не видывала. Это был исключительно обстоятельный сон. Она осталась лежать, восстанавливая дыхание.

Старая аббатиса научила ее делать из желания добродетель. Медитировать только в случае, когда медитация может помочь. Она представила своего рыцаря — все еще обнаженного в предательской памяти, а потому она одела его, и вооружила его, и поместила его коленопреклоненный образ в рождественский вертеп: стражем при одном из трех великих царей, пришедших поклониться новорожденному.

Действо пошло своим чередом: цари преподнесли дары и отступили, и он вышел с ними, и снег захрустел под его стальными саботонами, а она смотрела, как он садится на коня с присущим ему изяществом — с его неизменной, доводящей до исступления грацией. И она оглянулась на Деву, которая взяла дитя из яслей.

Она вздохнула, успокоилась, уравновесилась...

— Поднимайтесь, сестра! Пора на мессу!

Она умиротворенно потянулась и в эфире учуяла — восприняла — подлинный мускус с примесью чар. Платье было заколдовано.

«Пусть стыдится подумавший плохо об этом», — решила она и сняла его. Протянула служанке, которая была потрясена ее наготой и татуировками.

— Выстирай, — приказала Амиция. — От него воняет.

После мессы она последовала за ключницей — той самой пожилой женщиной, которая проводила ее в замок, — в большой зал и вверх по короткой лестнице.

Амиция ощутила присутствие Гауз еще на подступах к крепости, а потому была готова, когда ключница отворила дверь.

У женщины, сидевшей на высоком стуле из черного дерева, не было на коленях шитья, а голову она держала, как немногие, — высоко, глядя прямо перед собой.

— А, монахиня. Духовные лица — большая редкость для нас, дорогая сестра. Дозволено ли тебе говорить?

«Значит, вот она, его матушка, — подумала Амиция. — Она горит в эфире, как... как...»

— Я не давала обета молчания, — сказала она.

— Я в жизни не видела такой симпатичной монахини, — призналась Гауз. — Поосторожнее с моим мужем. Он не любит, когда ему говорят «нет». И ему нравится ломать, что под руку попадется. Людей тоже, — улыбнулась она.

Амицию бросило в жар.

— Миледи, — произнесла она тихо.

А что оставалось сказать на такое чудесное вступление?

— Ты девственница, милая? — спросила Гауз.

Амиция вовремя сообразила, что втянута в бой, который ничем не хуже того, что состоялся в снегах.

— Это грубый вопрос, миледи.

— О да, я груба. Не морочь мне голову, сестра. Ты прячешь свои силы, но я их чувствую — Господи Иисусе, да ты и луну зажжешь своим световым мечом. Ты чародейка, и весьма сильная. Зачем ты здесь?

Амиция с достоинством, чопорно сделала реверанс.

— Миледи, я здесь, чтобы помочь сэру Джону сопровождать караван. Вы, очевидно, заметили, что я немного знакома с герметизмом.

Гауз сверлила ее взглядом.

Амиция воспротивилась молчаливому приглашению продолжать.

— Ты из монастыря Софии? М-м? — спросила Гауз.

Амиция поморщилась от собственной глупости. Вызвавшись идти, она вообразила, что ей ничто не грозит. Она решила, что взглянет на его родителей и уяснит истоки его богоборчества. Во всем разберется ради его же пользы.

В благочестивой самонадеянности она сочла, что будет здесь в безопасности и сохранит силу.

Гауз Мурьен облачалась в эфир не как в туман или плащ, она превращала его в пышный королевский наряд. Он был ее частью. Она жила в потенциальной силе.

Амиция почувствовала себя беззащитной.

— Я служу ордену Святого Фомы, — сказала она.

Гауз облизнула губы.

— В Лиссен Карак? — негромко спросила она.

Гауз была прекрасна. Амиция впервые видела такую красавицу. И ее инструменты оказались сложнее, чем воздух, тьма, огонь или свет.

— Да, — кивнула Амиция.

— Тогда ты, наверное, знакома с моим сыном? — снова осведомилась Гауз.

Она положила руку Амиции на плечо, и монахиня ощутила тепло. Она прогрелась до пупка, до кончиков пальцев.

Кольцо Амиции вспыхнуло. Гауз брызнула слюной, как разъяренная кошка, и отшатнулась, а Амиция восстановила власть над собственными телом и сознанием. И только после этого поняла, что Гауз подавляла ее. Искушала.

— Ведьма, — прошипела Гауз. — Это было не обязательно. — Она прищурилась. — Сказала бы: «Не твое дело» — и все.

В голове у Амиции царил кавардак. Кольцо спасло ее. Она сделала глубокий вдох, потом еще раз.

— Ты знаешь его! — улыбнулась Гауз. — О, иногда я задумываюсь: да существует ли Бог?

Амиция взяла себя в руки.

— Мадам, я выходила двух ваших сыновей, когда была послушницей. И оба они были джентльменами и славными рыцарями.

Ее голос был тверд, как скала, и она заготовила свою версию событий. Она закрепила ее в своем Дворце воспоминаний, а все остальное отправила в запертый ларчик, где держала Красного Рыцаря.

— Я гордая мать, поверила вымыслам, что Габриэль мертв. Что ты о нем знаешь? — спросила Гауз.

Амиция ответила:

— Мадам, он командовал крепостью, которую осаждали Дикие, а я была послушницей и служила в лечебнице. Дважды, когда его ранили, я применяла силы, чтобы его исцелить, и я же стояла рядом с вашим младшим сыном, сэром Гэвином, и видела его в бою. Он был ослепителен.

— Моя ключница говорит, что у тебя татуировки. Зачем они сестре великого ордена? — улыбнулась Гауз, как кошка при виде птички.