Сибиряки-то вольные, крепостничества не знали, их царь от всего освободил, а тут пришли босяки, и давай грабить. Вот и поднялись. Так вот дело было. Побили всех. Реки крови текли, не слова это — правду говорю.

…Ну вот, подгуляли три чекиста как-то, в феврале, что ли, дело было. Вышли на свежий воздух, поссать. Встали у сугробов. А темно вокруг. Гогочут, что их товарищ ширинку в штанах найти не может. Двое подмёрзли, неместные были. Издалека. Может, из самой Москвы. Нерусские, в общем. Посмеялись и пошли в дом. Они квартировали в доме. Хозяина-то с сыновьями убили. Семья его к родственникам переселилась, дом пустовал. Богатый дом. Ушли двое те. А этот-то, который остался, говорит им вслед: «Сейчас, мол, догоню, а то из-за вас, чертей, я в штаны схожу, пока вы ржёте». Те, значит, сидят в избе пьют, третьего нет и нет. Уж час прошёл. Забеспокоились они. Вышли на крыльцо. Зовут, а он не отзывается. Похватали оружие. Маузеры, гранаты, по двору побегали. Нет следов. Забежали в дом, закрылись. Испугались. Ночь прождали, а утром кого из красноармейцев, из карателей собрали, давай искать пропавшего.

Искали долго, день, а может, два, только не нашли. Решили, что кто-то из казаков его кончил. Взяли на всякий случай подозрительных местных, из мужиков. С собой увезли. Пропали мужики-то. Не вернулись после. Только знаю я точно, не человеческих рук это дело. «Сугроб-оборотень» тут виноват. Точно говорю, в нём всё дело. Вот куда товарищ угодил струёй своей, царствие ему небесное, земля пухом, гад редкий, говорили, был. Издеватель. Из прибалтов. Латыш вроде.

Потом стали у нас с религией бороться. Церкви позакрывали. Попов поразгоняли. Кого в тюрьму посадили, кого сразу расстреляли, кого в Иртыше утопили. Время жестокое было. А вот ты говоришь, почему храмы рушили? Рушили. Я у матушки своей спрашивал. Она говорила: «Так ведь Бога нет, а попы наш хлеб ели, объедались, ничего не делали, а народ голодный был». Рассказывала, в Петропавловке поп был. Здоровенный. В лютый мороз садился в сани. В шубу укутается, и — к полынье. Искупается. Выпьет стакан сока редьки с хреном, и ни хрена ему не делается, в шубу закутается, и — домой. Расстреляли. Вместе со всей семьёй. А матушка моя, она в церковном хоре пела, голос у неё был хороший, да после попадье помогала по дому. Детей-то у них много было. Спрашиваю: «А что плохого в том, что он зимой купался? Не пил, не курил. Здоровье было. Кому мешал?» Да ну, говорит, тебя со своим попом. Вот и весь ответ. Не понимали, что творили.

А то, что храмы сами разрушали, так это правда наполовину. Жить захочешь, что угодно разрушишь. В году 1922-м или позже, мне рассказывали старики, приехали к нам чекисты. То да сё, посмотреть, повынюхивать. Время непростое оставалось. Ведь те, кто в партизаны в леса уходил, чтобы к Колчаку в армию не призвали, вернулись и как бы жить стали по-прежнему. Ан нет. Большевики — не белые. Те пороли, а эти расстреливали. Белые, конечно, тоже грабили, но как грабить, если ты из соседней станицы, например. Стыдно. Не по-божески. Да и за богатство и труд хороший не расстреливали, крепкий хозяин в почёте тогда был. При большевиках же хороший хозяин — кулак, враг беднейших. В общем, стали люди исчезать. Комиссары и приехали понять-разузнать, не одни, понятно, а с ЧОНом. Были тогда специальные отряды особого назначения. Части особого назначения. Якобы для борьбы с бандитами. Сами и с мирным населением расправлялись.

…Поселились начальники в хорошем доме. Абрамовы там жили. Отец и два сына. Держали они винокурню, валенки катали. Богатые, в общем, были. Они сбежали потом. Не стали дожидаться, когда и до них доберутся.

У них… (Не разобрать, что написано.) А в доме том потом школа была. А места вокруг Муромцева не то чтобы дикие, а какие-то непростые. Бесовщины много. Жили там ведь и русские, и татары, и поляки ссыльные. Матушка рассказывала, что дед-то мой из поляков, которые против царя восстали. Их в Сибирь и сослали. Поэтому и церкви были, и мечети, и костёлы. Всё разрушили. А они, храмы-то, как будто сдерживали нечисть. Стали люди пропадать. Пошёл, например, в лес, на охоту там или по грибы-ягоды, назад не возвращается. Поначалу решили — тайга, известное дело, особого внимания не обращали. И раньше случалось. М-да, кого волки задерут, или кто под медведя попадёт. Или просто заблудится. Тайга, одним словом. Всякое было. А тут пропала дочка местного коммуниста. Понятное дело, всполошились: «Бандитизм». Вот чекисты и прибыли для выяснения в том числе и этих обстоятельств. Нет ли какого-нибудь заговора. А был не заговор, а заговор.

Стали люди говорить о «деревьях-волках». Мол, появились, как встарь, в тайге «деревья-волки». Не ели они никого. А вот только идёшь по лесу, ягоды там собираешь или на охоте. Впереди тебя деревья стоят. Обычные с виду. Ты как бы мимо них пройти пытаешься, а ноги не идут. Стена. Разворачиваешься обратно. Проходишь чуть-чуть, опять натыкаешься. Итак по кругу. Что дальше происходит, никто не знает. Берут они тебя в кольцо, как волчья стая… Откуда узнали? Парнишка один спасся. Его звали (Григор…) — ий. Он, как мимо первых пройти не смог, так, не задумываясь, в реку Тару и чесанул. Прыгнул с обрыва, расшибся немного, чуть ноги не переломал, но на другой берег перебрался, а там его уж подобрали пастухи и на телеге домой свезли. Долго он потом трясся весь, думали, помрёт. Нет, отошёл и всё рассказал. Его потом чекисты допрашивали, всё записали и в Омск бумагу срочно отправили… (Не прочитать.)

Да откуда я знаю? Люди так говорили. Может, конечно, что и приукрасили. Только в лес долго по одному не ходили. (Из рассказа Грунева И.С., жителя деревни… М-ского района, 1956 г.)

Я перечитывал, собирал эти записи третий день, иной раз подолгу разбирая собственные каракули, что-то стёрлось, что-то просто не смог разобрать. Некоторые листы были утеряны либо лежали в других папках. Мне нравилось их отыскивать в картонной коробке, собирать отдельные фразы в тексты, вспоминать, откуда они.

Из старой коробки. Папка № 2

…Или вот Капка-обманщик… Тоже наша сибирская нечисть. Коварный ужас… Капка-обманщик — ну вроде лешего, что ли. Только не как человечек. Он тропинкой прикидывается и ведёт незнакомца. Над кем подшутит, а кого и в болото выведет, в топь непролазную. А почему «капка»? А клич у него такой: «Кап-кап». То ли речка шумит, то ли дождик капает: «Кап-кап, кап да кап». Страшно. Много, много тайн в тайге сибирской, особенно у нас, в наших местах.

Вот ведь я, казалось, родился, вырос в тайге. Всё знаю. Каждую тропинку. Что тропинку, травинку помню, но попался на удочку.

Шли мы до Петропавловки. Там хлеб, картошки и ещё чего должны были купить. Я тогда в археологической экспедиции служил. От местных, помогал. Взял я с собой двух городских (аж из самой Москвы к нам в тайгу приехали), Гришку да Варьку, брата с сестрой. Рюкзаки на плечи, деньги в карман, и пошли. Я, как выходил из лагеря, всегда какую-нибудь песню пел. Ребята смеются. Весело всем. А идти недалече: километров пять, не больше. Шли лесом, но спешно. Темнеет-то быстро. Пока, думаю, картошку возьмём, пока в магазин, перекусить, опять же надо. К ужину должны были в лагерь вернуться. Июль жаркий тогда стоял. Комаров-мошки… Дошли мы быстро. Прошли по дворам, набрали картошки. В сельпо купили соль, макароны, хлеба. Помню, ребята даже купили арбуз солёный в трёхлитровой банке. Часа в четыре собрались обратно.

Вышли мы той же дорогой. Чуть правее взяли к реке Таре, чтоб попрохладней идти. Вот тут и началось. Кругом кусты, а меж кустов красивая такая тропинка вьётся. Куда свернёшь с неё? Лагерь-то наш на реке Таре стоял. Мы и пошли не старой дорогой, а новой, тем более что солнышко за тучки стало уходить, темнело.

«Сократим, — решили, — путь немного». Идём, разговариваем. Река рядом шумит. Ребята о своём спрашивают, я отвечаю. Час идём, другой. Я не тревожусь. Лагерь вот-вот должен показаться. Прибавили ходу, чуть не бежим. Нас в лагере ждут с продуктами. Нет лагеря. Я вспотел прямо от волнения. Гришка с Варькой, понятно, ко мне. А я мест-то не узнаю.