Наблюдать мир со стороны — вовсе не значит быть равнодушным; ты сможешь увидеть гораздо больше. Понять больше, потому что не будешь захвачен дурным влиянием окружающих — близких, родных, знакомых, друзей или того хуже — толпы; не заболеешь «социальным гриппом» и принесёшь Отечеству больше пользы. Выбирай своё место. Как можно дальше от толпы… Прав был Цицерон[30]: «Senatus bestia, senatores boni viri» (лат.) — «Сенат — зверь, сенаторы — добрые мужи».

Каждое утро я подметаю площадку вокруг нашей фирмы. Соседи тоже убирают, но там метут работники. Делают это реже и плохо. Я — каждое утро и добросовестно, даже придумал себе легенду, почему делаю сам. Во-первых, конечно, ненавижу грязь, не переношу неряшливость ни в чём. Понятно также, что неопрятность отпугнёт последних заказчиков. Но я вспомнил и другое: в годы Первой мировой императрица Александра Фёдоровна с дочерьми Татьяной и Ольгой были сёстрами милосердия, перевязывали раненых в лазарете, обрабатывали гнойные раны… Удивительно.

И достойно. Я же убираю раны своих сограждан — их нравственные раны. Они как больные: курят, поглощают несъедобное, трудноперевариваемое и мусор бросают себе под ноги, будто мстят кому-то.

Мету, со стороны посмотреть — дядька с профессорской бородкой, уже седеющий, в очках, с метлой в руках — «наверное, совсем дела плохи»… А у нас на факультете в старосоветские времена преподаватели кем только не подрабатывали: сторожами, дворниками… Где же ещё лекции писать, как не в дворницкой? В те времена водитель троллейбуса получал до 700 рублей, а кандидат наук, доцент — 200 рублей.

Утром Ларисе позвонила мама: умер родственник Николай Павлович Лотошников — муж её сестры Аллы, которой не стало лет пять назад. Он жил один в соседнем подъезде одного с ней девятиэтажного дома. Сестра нечасто навещала Ларисину маму, а уж муж вообще был редким гостем. У сестёр с детства отношения были сложными. В семье росли три сестры и брат. Жили небогато, и, как водится, младшие донашивали вещи за старшими. Обидно было. Ларисина мама была старшей. (Прочитал у еврейского литератора В. Гроссмана[31] в его романе «Всё течёт» о русских: «Не звериная ли его жизнь породила страсть к предметам, к просторной берлоге? Не от звериной ли жизни озверел он?»)

Ларисины родственники жили не в «берлоге», а в своём доме, в хорошем месте. Только комнат было две, а семья большая — шестеро. Детство прошло в тесноте и разочарованиях. Потом выросли, разъехались. Но детские впечатления сильны…

Родители Ларисы — люди пожилые, к тому же приболели; им сложно было ходить без посторонней помощи, но не идти на похороны было нельзя. Попросили приехать дочь. Поехала. Вернулась к вечеру. Тяжёлый рассказ. Дядю хоронили в закрытом гробу. Он умер и неделю пролежал в квартире. Соседи вызвали полицию, когда почувствовали запах.

На похороны прилетел из Канады единственный сын — Георгий Николаевич Лотошников, Ларисин двоюродный брат. «Джорджем» теперь, наверное, зовётся. Он уехал в Канаду сразу, как только появилась возможность, — в конце 1990-х годов, но мечтал уехать со школы, ещё при Советском Союзе. Моя жена рассказывала, что её кузен уже тогда чувствовал себя иностранцем. В школе любимым предметом у него был английский; ко всему русскому, отечественному и в семье относились снисходительно. Хотя все Лотошниковы институты закончили, но звёзд с неба не хватали — ни должностей, ни званий учёных не получили. Закончив, как и отец, политех, брат стал инженером-электриком; также пошёл работать на завод, но вот свершилось чудо: распад СССР, свобода. Не раздумывая, стал пытаться эмигрировать в Канаду. Добился своего — получил визу, уехал, а позже перевёз семью…

Похоронили. Жора-Джордж воткнул на заросшую травой могилу матери пластмассовый цветок за 100 рублей (она недалеко от могилы отца похоронена) и стал подыскивать покупателей на квартиру. Времени нет. Там в Канаде он взял короткий отпуск. На поминках своим русским родственникам рассказывал о Канаде охотно и подробно: работает простым электриком, но у них есть собственный дом и машина. Ездят в отпуск. Были в Мексике. Лариса наблюдала за ним со стороны во время его рассказа: наслаждался производимым впечатлением. Ему казалось, что все ему завидовали. Он вовсю улыбался окружившим его двоюродным братьям, сёстрам и дядям ртом со стальными коронками, которые поставил ещё в студенчестве; лечить зубы и в России дорого, а там и вовсе не по карману электрику, и продолжал удивлять их: «Одна из дочерей поступила в университет; чтобы учиться, взяла кредит. После учёбы будет его выплачивать. Младшая ещё учится в школе. По-русски они дома не разговаривают и детей к русскому не приучают».

— Жила в России когда-то семья Лотошниковых, и «заместились» они. Пропали. Исчезли русские Лотошниковы. Безо всяких «чёртовых свечей» исчезли. Пустота на их месте образовалась. А там за морем появились канадцы — «Lotoshnikoff». «Замещение»? Но неравноценное какое-то, — рассуждает моя жена.

— Самый трудный вопрос, Лариса… Почему квартира нашей соседки заполнена до верху каким-то «бетоном»? Была же мебель, вещи, книги, одежда, холодильник… Всё разнородные по составу материалы. Вот если бы «замещение» было по принципу: «баш на баш», тогда открыла бы наша бабушка Мила дверь, а там стоит супер-пресупертехника, мебель…

— Или что-нибудь из юрты кочевника… ну предположим.

— Ну да, или крестьянский скарб, деревенская печь, деревянный стол и лавки… — продолжаю её мысль. — А то ведь просто некий материал, который мы назвали «бетоном». Но он не похож на то, что было. Неравноценное замещение. Принцип непонятен пока ещё.

Лариса укладывала на противень кусочки рыбы горбуши, я чистил картофель.

— По кругу ходим… Если вспомнить исчезновения, назовём их условно, «классические», там ведь всё просто — исчезали люди, животные, строения. Вместо них ничего не осталось. Полиция не нашла никаких следов. Даже чего-нибудь нейтрального не нашла, вроде нашего «бетона».

— Точно не осталось от исчезнувших ничего? В нашем доме, в квартире — ограниченное пространство, как в стакане… — Жена закрыла духовой шкаф.

— Стакан пуст, или в нём что-то есть. Хватит картошки? — спросил я.

— Да… Хватит. Ну если ещё парочку, чтобы на добавку осталось, — уточнила она и продолжила: — Исчез пограничный наряд, кто искал нечто иное? А «оно» могло быть…

— Что искали, когда пропал наряд: следы борьбы, пустые гильзы, следы крови, личные вещи, наконец… Кому в голову пришло бы обращать внимание на «нечто». Может, это «нечто» вообще универсально? Для всего — для человека, животного, предметов — всё это заменяет «нечто». Может, в этом смысл? Может быть, в этом есть…

— …Может быть, это и есть материал для «свеч»? «Руда», из которой можно добыть нужное сырьё… — Лариса стала нарезать лук кольцами и, поправив сползший на глаза платок, продолжила (это в ней проснулся старый игротехник): — Отвлекусь. Не критикуй, даже если услышишь бред.

Итак… Ведьмы на самом деле лишь операторы-слуги, выполняющие заказ хозяев. Они посылают Туда то, в чём Там нуждаются. Постоянно посылают. А замеченные исчезновения — лишь побочный продукт. Издержки производства. И «свеча» — это лишь маячок. Обозначили им, что необходимо для отправки, — прошла операция. Туда — груз, обратно маячки, ну, или то, из чего они легко собираются. «17»! Мы спрашивали себя: «Почему 17?» А больше не надо. Нужно ровно столько. Больше не нужно. На склад не работают.

— Интересный подход…

— Да… Если принять это как рабочую гипотезу… Тогда «ведьмы-слуги», кто-то из них… воспользовался свечой и однажды свёл счёты с кем-то из своих обидчиков. А потом понравилось. Власть ведь вроде наркотика или игромании — затягивает. Тут без врача не обойтись.

— Или без прокурора… Тогда против нас не таинственные пришельцы, а наши земные барыги, проходимцы с большим историческим и практическим опытом. Их психология нам более понятна. Если принять твою гипотезу, тогда можно понять, почему они не захватывают власть глобально. Боятся. Боятся, что хозяева заметят. Одно дело — тырить по мелочи, другое — машинами вывозить…