Комната Я заболел, и мир весь свернулся в комнату: в шкафу вздыхали вещи, на полотенце пела птица, и свесил уши телефон. Здесь всех времен хватало: два фикуса хранили лето, ковер, как осень, был цветист, зима ж царила всюду — среди побелки стен сугроб моей постели, лед зеркала и в нем мир вмерзших отражений. Окна прямоугольник являл мне то весну, то ночь кромешную. Но мне – зачем, не знаю — не доставало звезд. Таинство
Огонь плясал свой ритуальный танец на красных сучьях, красные березы вокруг, и двое краснолицых молча глядели друг на друга сквозь огонь. На косогоре танцевало пламя, и воздымала осень свой огонь, и двое тех, что высоко безмолвны, на двух кострах – горячем и холодном — два клятвенных сосуда обжигали для трех заветных и негласных слов. Зола давно травою поросла на том высоком и веселом косогоре, но осень продолжает клятвам верить и жжет костры, которые не пляшут, и из сосудов просятся слова. У самого Обского моря «Надоело мне, надоело…» Надоело мне, надоело на постели отлеживать тело. На дороги, пожалуй, выйду, а дороги куда-нибудь выведут. А на улице ночь как ночь и порывисто нежный дождь. Я иду по центральной улице, по-щенячьи ветер балуется. – Ну, отстань, дурачок! До тебя ли! Надо кепку на брови напялить, надо руки поглубже в карманы и туда – за обочье, в туманы. Да, такие у нас уж улицы, необросшие домами. Да, такие у нас уж улицы: за обочье – и ты в тумане. Погружаюсь в стоячие стаи, создающие белый мрак. Но светает. Светает, светает, и они отступают в овраг. Настелясь на рассветные воды, исчезают в море они, на котором живут теплоходы, за которым желтеют огни. Да, такое у нас уж море — в нем вода пресна и мутна. Да, такое у нас уж море, что заморская даль видна. Наше море – все-таки море, не такое уж и немое. От него беспокойством пахнет, перелесками пахнет и пашней. Ну-ка, с берега призову я золотую рыбку живую и себе, наберусь-ка духу, у нее попрошу старуху. «Спускаюсь к синему морю…» Спускаюсь к синему морю, сажусь на песок мокрый, загадываю пожелание, выкладываю заклинание: – Далей-Вазалей, владыка морей, удачу-владычицу шли поскорей! Сам же – взрослый, крученый-верченый, — потешаюсь над сказкой доверчивой, бормочу заклинанье с улыбкой… – Дзинь!!! Ослеп я, оглох, осип — загорелись на води зыбкой сонмы, сонмища золото-рыб! Вот они на волнах играют, вот они на меня набегают, поворачиваюсь назад — солнце! Солнце! Солнце в глаза! Неожиданны и горячи в волны выпущены лучи! Получи! Декабрь Всю ночь ревел голодный зоопарк — слоны трубили, волки люто выли: пусты кормушки, ясли, кладовые, куда-то и смотритель запропал. Когда же в классах окна проявили и ночь устало встала из-за парт, тогда уже и клетки опустели, и даже тех с рассветом не нашли. Что ж, ночь ушла, и вместе с ней ушли и голоса звериные метели. Про белого бычка Сказка начинает, как в одном краю девочка качает куклу свою: – Баю-бай-баю! И расскажет сказка про быль-старь: – Вот тебе краски и букварь! Белое облако, зеленый сад, красные яблоки на ветвях висят. – Не рисуй яблоко — то запретный плод, нарисуй кораблик, домик, самолет! Но сады мужают и стучат в окно, их плоды вкушают — так заведено. Сказка продолжает, как в ином краю мама качает девочку свою: – Баю-бай-баю! Каравания Время странное, время раннее, а вокруг-то – страна Каравания. Степь верблюдов несет, те – поклажу, и невольниц, дразнящих стражу. Ах, никто-то на них не позарится — евнух глаза не спустит с красавицы. Всю пустыню пока не облазишь, не отыщешь зеленый оазис. А в оазисе – настоящий рай, а какой там покой – караван-сарай! И обычаи у владыки сколь изысканы, столь и дики: так и следуют – чаша за чашей — крепкий кофе, шербет сладчайший. На змеиную магию танца посмотри – ты не зря скитался! О, осанна! Подобной осанки в мире нет, как у той караванки! Щедр эмир: – Вай! Прими мой подарок! Как в отарах несчетно ярок, так в серале – ее товарок… Время раннее, место странное, обиталище караванное! В Каравании той – лишь я да кровать!.. Позаспался и самое время вставать. |
