Хитроумный план налёта на «Мышиный кредит» родился в затейливой голове Цаци. Бригада Лёмпы всего лишь исполнила то, что придумала кошка.

Рыбина подошла к доске и, простучав мелом, развернулась к классу.

– Сколько будет, пять прибавить семь?

На последней парте, дружно засопели братья-близнецы Сыровы – Петя сидел, развалившись, а Колюшка, надув толстые щеки и послюнив коготок, сдирал им что-то в тетради.

– Сыров, ты чего развалился? – обратилась Рыбина к Петру. – Парта – не кровать! Ну-ка сядь, как положено! Николай, зачем ты тетрадь портишь? Она хрустики стоит! Ну, сил моих больше нет! Почему не списали с доски пример?

– Не поняли, – не прерывая своего занятия и, не поднимая головы, буркнул Колюшка.

– Что же здесь непонятного?! Надо списать с доски и решить!

В то время, когда Рыбина разбиралась с братьями Сыровыми, в медпункт вбежала взбешённая Инесса Сергеевна Слёзкина. На её плече болталась дамская сумочка, красная шляпа с широкими волнистыми полями была глубоко надвинута на лоб, чёрные глаза излучали ярость.

– Где мой сын?! – закричала она с порога.

Изольда Ниловна поставила на стол чашку с недопитым чаем.

– Не волнуйся, Инесса! Я сделала укольчик. Славик успокоился и, думаю, сейчас на уроке. Садись, выпей чайку. Хочешь, с сырничком. Меня буфетчица снабдила. Мышата не съедают, она и сбагривает…

– Некогда! Надо с Рыбой разбираться, чуть ли не на каждом уроке доводит Славика до истерики!

– Это уму непостижимо, – покачала головой медсестра, – детей не любит, работать с ними не умеет. Таких учителей надо гнать из школы позорной метлой.

– Так почему же её не гонят?!

– Очень просто, милочка. Серафима смотрит директору в рот, поддакивает, когда надо… такие Хомячкову нужны… родители жалуются, а всё бесполезно…

– Я жаловаться не буду, – хищно осклабилась Слёзкина. – У меня один сын, и я смогу за него постоять.

Ломов подвёз бывшего астронома к подъезду дома. Пенсионер вошёл внутрь и помахал на прощанье, а сержант, получив команду от дежурного по отделению, помчался на рынок, где на карманной краже попалась кошка.

Воровка была в цветастом платке, в короткой куртке, из-под которой выглядывал линялый байковый халат. Документов при себе не имела, на вопросы не отвечала.

По пути, нахохлившись и опустив голову, сидела за перегородкой в заднем отделении автомобиля. Но когда Ломов, припарковав машину, открыл дверцу и тронул кошку за плечо, приглашая на выход, она вдруг извернулась, злобно мяукнула, укусила сержанта за кисть, выскочила из салона и попыталась сбежать.

Ломов успел поставить подножку. Воровка споткнулась, ударилась об дверь машины, и была схвачена. От ушиба один глаз у неё оплыл, превратившись в узенькую щёлку.

– Ты, что с ней сделал, Колёк, – дежурный ефрейтор Петрухин приподнялся в кресле.

– Сама виновата, – хмуро проворчал сержант. – Представляешь, сволочь, хватанула зубами ни за что ни про что.

Очутившись за решеткой, кошка опустилась на колени и, раскачиваясь из стороны в сторону, стала жалобно подвывать. Ломов промокнул платком кровь, выступившую из ранки, и спросил:

– Палыч здесь?

– Они с Бульдогиным в кабинете засели, – Петрухин заёрзал на стуле и, помолчав, добавил, показывая на распухшую кошачью физиономию. – Шеф увидит, разнос сделает… Да, пусть затихнет дрянь такая! Начальство здесь всё-таки…

Ломов обернулся к кошке.

– Заткнись!

Та перестала выть, уперлась лбом в пол и, покачиваясь, как тибетский шаман, запричитала на непонятном языке.

– Ишь, прикидывается, – сержант посмотрел на испятнанный платок, и широким языком несколько раз лизнул рану.

– Слышь, Валер, сейчас вёз домой бывшего астронома, который на приёме у Палыча был. Занятный такой старикашка, я тебе скажу. Всю дорогу нёс галиматью про каких-то мышей, которые неправильно ходят в полнолуние, а потом рассказал, что владелец казино, которое сто с лишним лет тому назад находилось в здании мышиной школы, якобы, оставил в нашем городе клад – триста двадцать семь килограммов чистого золота.

– Ух, ты! – изумился Петрухин. – Ну и горазд, старикан, сочинять!

– Я понимаю, что в башке у него полное «ку-ку», но, ты знаешь, так складно мурлыкает, что даже верится. Говорит, что к кладу ведёт подземный ход, который начинается от школы. Он, будто бы, купил у совы Тарасихи кожаный футляр для своего телескопа, а в нем под подкладкой скрывалась бумага, в которой всё написано. Он эту бумаженцию так и носит в футляре вместе с телескопом. Хотел Палычу показать, но не успел, шефа Бунтель вызвал. Астроном даже вытащил из своей трубы план подземного хода, чтобы я взглянул, но тут ты дёрнул из-за этой сволочи, – он кивнул в сторону задержанной, – пришлось извиниться и на рынок. Может, стоит всё-таки доложить майору?

Дежурный усмехнулся.

– Ну, ты, Коля, даёшь! Крыша у пенсионера давно съехала с катушек. Если ты с откровениями сумасшедшего вылезешь к Палычу, он решит, что у тебя, Колёк, тоже не всё в порядке с мозгами.

Когда Ломов заговорил об астрономе, за решеткой прекратились шаманские причитания, воровка насторожилась, прислушалась.

– Мне, кажется, эта, – прошептал дежурный и показал глазами на кошку, – зыкает, видишь, затихла.

– Ни бельмеса она по-русски не понимает.

– А может, что-то и сечёт, но притворяется, я…

Резкий телефонный звонок прервал разговор.

– Дежурный по отделению слушает… Так… Понял… Не хотят уходить?.. Сколько их?.. Пьяные?.. Понял… Адрес, пожалуйста… Академика Норкина восемь, квартира пятьдесят два… Понял… Высылаю сотрудника… – ефрейтор бросил трубку.

– Слышь, Коля, поезжай. Одна Мурка пригласила в себе две кошачьи пары. Гости всю ночь пьянствовали, мебель изодрали, подняли такой вой, что дом на уши стал. Хозяйка их пыталась прогнать, а они её исцарапали и саму выставили из квартиры.

Ломов досадливо скривился.

– Опять коты… Надоели страшно… Если выпьют, то обязательно орать так, чтобы у других шерсть дыбом встала… А потом диваны драть – для них – первое удовольствие. Ладно. Я двинул. Палычу, если спросит, про эту, – сержант ткнул пальцем в сторону воровки, – скажи, что я сам доложу обстоятельства.

Как только дверь за Ломовым затворилась, в камере послышалось шевеление, а затем раздался пронзительный вопль:

– Мя-а-а-у!

Петрухин вскочил с места. Кошка, схватившись за живот, каталась по полу и орала не своим голосом. Ефрейтор бросился, было, вслед за Ломовым, но оперативная машина уже отъехала, оставив за собой только облачко синего дыма.

– Что с тобой?! – пролаял ефрейтор, притиснув морду к решётке. Ответом ему был душераздирающий крик.

«Валидол, ношпа, панандол…» – замелькали в голове у Петрухина названия лекарств, и он ринулся на второй этаж, где находилась аптечка.

Как только ефрейтор скрылся, кошка, не прекращая истошно орать, просунула лапу сквозь решётку, выгнула её немыслимым образом, повернула ключ, забытый Ломовым в замке, открыла дверь, ветром пронеслась мимо опустевшей дежурки, выскочила из здания и исчезла.

В первом классе продолжался урок математики.

– До чего же, вы, Сыровы, тупые! – раздраженно кричала Рыбина. – Точно как ваш…

Учительница хотела упомянуть отца нерадивых учеников, но не успела, в коридоре послышался странный шум, топот, и ворвавшийся в класс Длиннохвостиков завопил:

– Серафима Викторовна! Серафима Викторовна! К вам мама Слёзкина бежит… с пистолетом!

Рыбина судорожно передёрнула плечами.

– Зачем же с пистолетом? – растерянно пролепетала она и не успела сделать и шага, как дверь распахнулась, и на пороге показалась разъярённая Инесса Сергеевна.

Дантистка была в сбившейся на бок шляпке и часто дышала.

– Где мой сын?! – короткий воронённый ствол уставился на учительницу.