– Ну, почему же? Я полагаю, у татар был обычай дарить говорящих птиц заслуженным людям, просто этот факт не отражен в учебниках истории, – вступился за Мамая Константин Вадимович.

– Насчёт этого обычая мне ничего неизвестно, – сухо заметил Федотов. – Но точно знаю одно: Мамай не мог ничего дарить Александру Невскому, поскольку родился через семьдесят два года после смерти князя, что касается обожания попугая царской семьёй – полный бред.

Директор нервничал. Однажды после обеда он прилёг на диванчик в комнате отдыха. Долго смотрел на Гришу, который сонно покачивался на качельке, и сам задремал.

Константину Вадимовичу привиделся летающий над школой мопс в синей милицейской плащ-палатке, форменной фуражке и почему-то с лиловым бантом на шее. Этот пёс, в отличие от известного всем Карлсона, перемещавшегося по воздуху с помощью старомодного пропеллера, был оснащён реактивным двигателем. Носясь кругами, мопс свистел в милицейский свисток и размахивал полосатым жезлом. Затем он сделал резкую петлю, влетел в открытое окно и приземлился на диван.

– Гражданин Хомячков, – обратился мопс к директору, и складки на его лбу строго наморщились, – вы обвиняетесь в том, что по фиктивному счёту приобрели попугая.

– Как вы посмели появиться в школе без сменной обуви?! Я не буду с вами разговаривать, пока не снимите ботинки, – возмутился Константин Вадимович.

– По закону представитель власти, находясь при исполнении, может не разуваться, – возразил мопс, – и не пытайтесь пудрить мне мозги, вы обязаны возвратить в школьную кассу украденные хрустики!

Хомячков извлёк из кармана счёт, выписанный Лисовым, и замахал им перед носом неприятного визитёра.

– Вот, пожалуйста, официальный документ. Печать и личная подпись продавца имеются. Что вам ещё нужно, господин пёс?!

Хищным движением мопс сцапал бумагу и со словами, – Сейчас проверим на детекторе лжи, – выхватил прямо из воздуха лупу, навёл на счёт, и маленький измятый бумажный клочок принял размер тетрадного листа.

На увеличенном экземпляре отчётливо выделилось подтёртое место, а под пятёркой проявилась цифра «четыре».

– Что и требовалось доказать! – победно заявил мопс и исчез.

Вместо него в комнате возникла Копилкина. Серый, завязанный на лбу платок, делал её похожей на Бабу-Ягу. Метла дворника Селима, которую бухгалтерша прихватила с собой, усугубляла это сходство.

– Это не счёт, а самая натуральная липа! – вокликнула Яга-бухгалтерша противным скрипучим голосом и, надув щёки, дохнула на документ. Бумага в момент съёжилась, потемнела, вспыхнула синим пламенем и превратилась в кучку пепла.

– Что вы себе позволяете?! – возмутился Хомячков. – Немедленно приведите счёт в исходное состояние!

Вместо ответа Надежда Гавриловна вскочила на метлу, вознеслась к потолку и стала кричать:

– Такая маленькая птичка не может стоить пятьсот хрустиков! Такая маленькая птичка не может стоить пятьсот хрустиков! – и вдруг рассмеялась неприятным смехом оперного злодея. – Ха, ха, ха, ха!

От этого ужасного звука Хомячков вздрогнул, потёр веки и оглянулся по сторонам: ни мопса, ни Копилкиной в комнате не было, лишь в клетке покачивался на качельке Григорий.

«Может быть, это он заговорил и меня напугал?» – подумал Константин Вадимович, но глаза у попугая были полуприкрыты, а вид настолько отстранённый, что директор сразу отбросил нелепое подозрение.

«Надо запретить в школе всякие пересуды о том, что говорящий попугай не говорит. Объявить молчание Григория Корпоративной Тайной. И пусть только кто нарушит. За разглашение тайны штраф – десять хрустиков… М-да. А может быть, я видел вещий сон: у них в Службе действительно есть такой детектор, и эта ведьма – Копилкина носилась туда с квитанцией, – зашевелилась в мозгу у Константина Вадимовича беспокойная мысль, – там начали расследование, присвоили делу самый главный гриф секретности и очень скоро меня возьмут и арестуют?!»

От этого ужасного предположения Хомячков застонал, потряс головой и спустил ноги с дивана.

Однако напрасно Константин Вадимович нервничал. Бухгалтер Копилкина в Службу порядка с поддельным счётом не обращалась, там о попугае и слыхом не слыхивали, а майора Гапкина заботили другие более серьёзные дела: следов банды, ограбившей «Мышиный кредит», обнаружить никак не удавалось.

Весна наступала. Теплело. На деревьях набухли почки, молодая травка стала пробиваться на южных склонах холмов. Природа менялась на глазах, жизнь шла вперёд, только говорящий попугай продолжал играть роль молчуна и за несколько недель не выдал ни одного слова. Нехорошие слухи по этому поводу настолько широко распространились по школе, что их стали повторять даже ученики самых младших классов.

– Так, после того, как написали «Классная работа», отступите на одну строчку, – недовольным скрипучим голосом говорила Серафима Викторовна Рыбина, начиная в первом классе урок русского языка. – Сегодня будем учить очень важное для мышей слово «нора», – она нервно застучала по доске мелом, выводя тонкие колючие буквы. – Спишите с доски и запомните: первый слог пишется через букву «о», подчеркните эту букву зеленым карандашом и запомните навсегда!

Серафима Викторовна отряхнула коготки и, блеснув стеклами очков, обернулась к классу.

Сорок семь сереньких головок наклонились над столиками. Ученики с сопением и кряхтеньем выписывали новое слово в тетрадях. Упершись ладонями в бока, Рыба прошла вдоль доски к окну и с тоской посмотрела на школьный двор.

Свое прозвище она получила не только за фамилию. Всегда затянутая в длинную, расклешенную книзу серую юбку, в больших круглых очках на узкой нервной морде, она действительно напоминала поставленную на хвост тощую селедку.

– Серафима Викторовна, Серафима Викторовна, – запищал кудрявый, кареглазый мышонок со второй парты. – Можно спросить?

Рыбина, с досадой обернулась и, вытянув вперед шею, окатила ученика недовольным взглядом.

– Спрашивай, Длиннохвостиков, но только по делу.

– Вы знаете, что Константин Вадимович купил дорогущего попугая?

– Знаю.

– А правда, что попугай называется говорящим, а говорить не умеет?

– Не мешай вести урок! Выполняй задание! – раздраженно пропищала учительница.

– А я уже выполнил, – не унимался Длиннохвостиков, – и я хочу знать, почему он называется говорящим, если не говорит.

– Много, Костя, будешь знать, скоро состаришься, – хихикнула с третьей парты отличница Ира Зернова – полная мышка с длинной косой.

– А ты помолчи, не с тобой разговаривают, а с учительницей, – Костя повернулся к однокласснице и показал ей розовый язычок.

– Длиннохвостиков, как ты себя ведешь? Дай сюда дневник! – Рыба с такой силой бросила мел, что он, ударившись об пол, разлетелся на мелкие кусочки. – У меня сорок семь гавриков и, если каждый будет показывать язык…

Не окончив фразу и не разъяснив, что же может произойти в случае, если весь класс одновременно выкинет подобное безобразие, Серафима Викторовна, резко развернувшись, решительно двинулась к Длиннохвостикову, но неожиданно остановилась: Славик Слёзкин, уткнувшись носом в тетрадь, неловко выводил левой лапкой странные каракули.

– Слёзкин! Кто тебя учил так сидеть? Что ты скрючился, как китайский иероглиф? Сядь ровно! Распрями спину! Подними голову! Когда же ты, наконец, научишься писать правой, как все нормальные мыши?! – Рыбина заглянула в тетрадь и, увидев коряво нацарапанное через всю страницу по диагонали сверху вниз слово «наро», где буква «о» к тому же была подчеркнута красным, запричитала:

– Боже мой! Это не ученик писал, а курица лапой! Глаза б мои не смотрели! Как с такими можно работать?! Это даже не детский сад, это ясли. Почему ты подчеркнул красным?! – закричала Рыба, хищно наклоняясь над малышом.

– Костя сказал.

– У тебя кто здесь учитель, я или Длиннохвостиков? Сто раз было повторено: «зелёным», – Рыба схватила Слёзкина за тоненькую шейку и стала тыкать в тетрадь. – Зелёным! Зелёным! Ясно, кажется, было сказано: «зелёным»!