Близится полночь. Смолкает беседа. Издали доносится монотонный, навевающий сон крик маленькой южной совки — сплюшки…

Чуть забрезжил рассвет, а мы уже на ногах: сумеем ли за один день подняться на самую высокую точку Хехцира? Нашу небольшую группу ведет Подгурский. На нем форма лесника, кирзовые сапоги, за плечами рюкзак и карабин.

— Я за один день переваливал Хехцир, — говорит он, улыбаясь одними глазами из-под черных нависших бровей. — Выхожу с Чирков рано утром и поздно вечером прибываю на Бычиху.

Мы бредем по густой, высокой, доходящей до плеч траве, обильно смоченной росой. Переходим через ключ Золотой по свалившемуся дереву. Быстро мчит свои холодные прозрачные воды этот лесной ключ, в нем водятся радужные хариусы и проворные ленки. Лес богат насекомыми, попадающими в воду и являющимися их основной пищей. Разреженный дубовый лес густо порос ажурными папоротниками. Особенно красивым зеленым узором выделяется страусопер.

Перейдя долину ключа, мы поднимаемся по южному склону Хехцира. Щебенистая почва сменяется небольшими участками каменных россыпей, поросших лишайниками. Лес состоит из лиственных пород: ясеня, березы, осины, дуба. Полсотни лет тому назад здесь прошел пожар, уничтоживший кедрово-широколиственный бор. На земле догнивают огромные стволы могучих кедров. То тут, то там виднеются толстые замшевелые пни. На смену хвойному восстановился широколиственный лес, но под его пологом уже зеленеют маленькие кедры, пихты. Пройдет два столетия — и на этой земле снова поднимутся пышные кедрово-широколиственные леса, а пока хвойные деревья нуждаются в защите от палящего солнца. Даже зимой этот лес более оживлен птичьими голосами, а сейчас он молчалив, глух. Может, туманная погода причиной этому? Нет! Июль — время выкармливания детенышей. Оперившиеся желторотые птенцы чрезмерно прожорливы. Ведь подумать только! Они съедают за день гусениц и насекомых столько, сколько весят сами. Бедные родители: они вынуждены с утра до вечера таскать им пищу, тут уж не до песен! Туман развеялся. День выдался облачный, знойный. Пятилепестковые цветы калины спорили своей белизной с соцветиями окатника. На сырых полянах ласкали взор фиолетовые ирисы, оранжевые саранки, красодневы. Комары угомонились, но на смену им появились мошка, слепни. И до чего же отравляет настроение и притупляет восприятие природы гнус! Поистине летом в лесу «ни сна, ни отдыха». Чего же медлят ученые, химики, почему так мало создано средств, отпугивающих проклятый гнус?! Ох, и в большом долгу ученые перед людьми нашего лесного края…

Пытаюсь сфотографировать иссиня-черного, с зеленым отливом махаона Маака, севшего на чертополох. Бабочка раскрывает десятисантиметровые крылья, словно желая ослепить своей тропической красотой.

— Поберегите пленку для съемки кабанов, — советует Подгурский.

Поднявшись по косогору, мы спустились в горный распадок, на дне которого гремел ключ, густо заросший по берегам ольхой и вейником. На его берегу приютилась крохотная избушка — приют некогда жившего здесь браконьера. Теперь она используется в качестве егерского кордона, строительство которых, несмотря на тридцатилетнее существование заповедника, пока не налажено. Здесь решено сделать привал.

— А что, есть на Хехцире женьшень? — спросил я Подгурского.

— Раньше рос. Мы заломы и затесы женьшеньщиков находили, даже лунки местами уцелели, где корень копали, а самого женьшеня пока не удалось обнаружить. Мне известно, что некоторые корневщики высадили на Хехцире по нескольку молодых корней. Но кроме их самих никто места эти не знает. Есть у меня большое желание создать на Хехцире государственную плантацию женьшеня, пусть хотя бы туристы любовались этим легендарным растением.

После копченого ленка чай пьется с особым наслаждением, и даже гнус не может омрачить моего восторженного настроения, вызванного созерцанием девственной природы Хехцира.

Как все-таки хорош этот уцелевший от топора уголок! Семнадцать лет тому назад я завез сюда 43 буреинских соболя. Они хорошо прижились. Выпустить бы на Хехцире пятнистого оленя, енота-полоскуна и, может быть, горала. Ведь Хехцир со временем станут охранять еще больше, чем сейчас. На его территории должны быть собраны почти все представители фауны и флоры Приамурья и Приморья, кроме тигра и леопарда.

После краткого отдыха двигаемся дальше. Кончается старая гарь, мы вступаем под покров не тронутого человеком и огнем древнего леса. В нем царствует полумрак. Почва захламлена повалившимися старыми деревьями. Травянистый покров развит слабо, его заменяют стелющиеся по земле лианы. Высоко в небо уходят темно-зеленые кроны вековых кедров, толщина стволов которых превышает зачастую два обхвата. Мы подходим к старой липе, на ее коре царапины от когтей гималайского медведя, а вот и огромное дупло: в него вместе с карабином проворно залезает Подгурский и сообщает нам, что при нужде здесь можно с успехом укрыться от непогоды. Я фотографирую егеря. В этом лесу — как в джунглях: темно, сыро, душно. Растут колючие кустарники: аралия и дикий перец. Крупные, ярко раскрашенные насекомые копошатся в соцветиях лабазника. Тропические птицы — широкорот, желтая мухоловка — перепархивают в кронах деревьев.

— Посмотрите, — шепчет Подгурский, — никак живая лиана!

Я поднимаю глаза кверху, пытаясь лучше разглядеть ветвь бархата, перевитую какой-то необычайно узорчатой лианой, но она движется. Да ведь это же большая змея! И зачем она так высоко лезет?

— Гнездо чует, — поясняет Подгурский. — Полоз — охотник до птичьих яиц и птенцов. А что там мелькнуло в стороне? Никак непальская куница.

Шедший впереди Подгурский остановился, подав рукой знак молчания. Вскоре я понял причину его настороженности: в нескольких десятках метров от нас под перистолистным маньчжурским орехом стояла самка изюбра с теленком, черными выпуклыми глазами всматриваясь в пришельцев. Своим телом она прикрывала детеныша, видимо, соображая, в какую сторону ей броситься. Мы разглядывали ланку несколько минут, прежде чем она решилась на первый прыжок, беззвучно исчезнув в зеленой густой заросли лещины. Подгурский был нескрываемо рад, что сумел так близко подойти к сторожким оленям.

Подъем становился все круче и круче. По опушкам росла амурская сирень, усыпанная белыми гроздями душистых цветов, ярко выделяющихся на фоне елового лапника. Травы на лужайках были густы и разнообразны. Особенной высотой отличались какалия копьевидная — самая высокая трава Приамурья и дудник с белыми зонтичными соцветиями на верхушках. Пышные альпийские лужайки сменялись каменными россыпями, среди которых сновали сеноставки — мелкие грызуны из семейства заячьих. На одной из полян у самой вершины сопки с заболоченной почвой мы обнаружили дикую свинью с выводком маленьких полосатых поросят. Видно было по всему, что свинья давно облюбовала это место, не посещаемое летом медведями и волком. Мы нашли пять ее «гнезд» — гайн, сделанных из травы и мелкого кустарника, имеющих крышу и два входа внутрь. В таких гнездах поросята могли с успехом укрыться от непогоды, нападения гнуса и пернатых хищников. Сочные корни и побеги росли в изобилии, вода — рядом.

— А у меня раньше было представление, что кабан — житель низменных, заболоченных мест, — замечает на ходу Подгурский.

Прельстившись одной из живописных альпийских полян, на которой легкий ветерок отгонял гнус, мы опустились на траву.

До чего же здесь красиво, торжественно!

— Да, места здесь живописные, — согласился Подгурский.

Хехцир всегда привлекал к себе художников. Лучшие пейзажи Высоцкого, Зорина и Шишкина написаны на Хехцире. Кинокартины «Хабаровский край» и «Тигроловы» снимались на Хехцире.

— Ну что, пошли дальше? — предлагает Подгурский.

Солнце уже клонилось к горизонту. Громадные кучевые облака высоко уходили в голубое небо своими конусовидными белоснежными вершинами, предвещая хорошую погоду. Мы торопились засветло добраться до перевала. У подошвы Хехцира нам казалось, что хребет имеет только один склон, но вот уж несколько часов мы то карабкаемся на вершину, то спускаемся в распадок, а центральный водораздел все еще маячит впереди грядой заросших сопок. Изредка нам встречаются следы изюбров и кабанов, следов медведя нет, его привлекают в это время ягодники, растущие в низинах. В горы зверь придет тогда, когда поспеют желуди и кедровые орехи, кстати, урожай их в этом году ожидается хороший. Идущий впереди Подгурский останавливается и сворачивает к старому толстому дереву. Подхожу к нему. Перед нами ребристая береза. На ее коре множество медвежьих царапин. Вместо сука зияет черное отверстие, идущее внутрь дерева.