Убежищем Киринасу служила нора бурундука, которого он убил и съел. Бурундучья норка для Киринаса оказалась тесной, и он ее расширил. Зато камера-кладовая, куда бурундук собирался сложить запасы орехов на зиму, была достаточно просторной для устройства в ней спальни.

В летнюю пору Киринас не испытывал недостатка в пище. Кроме любимых полевок, без труда можно было добыть бурундука или какую-нибудь птичку, а то и сбегать к протоке и наловить на мелководье гальянов. Любил Киринас кузнечиков и крупных ночных бабочек, но особенно был охоч до рябчиков и молодых глухарей, да не всегда попадались ему эти вкусные птицы. Нелегко найти птицу в запорошенном лесу. Зима на Амгуни морозная, снежная. Тишина дремлющего сосняка изредка нарушается хлопаньем глухариных крыльев. Эти крупные лесные птицы громоздятся по утрам на соснах и объедают почки и длинную сосновую хвою — свой излюбленный корм. На ночь они спускаются на землю и закапываются в глубоком рыхлом снегу — так теплее и безопаснее.

Мелкими прыжками передвигается Киринас по ночному лесу, принюхиваясь к снегу, оставляя за собой строчку парных следков. Он тщательно обследовал заросли кустарников и опушку старой гари, но нигде ему не посчастливилось добыть полевку. Вторую ночь он довольствуется несколькими ягодами брусники. Близится рассвет. Киринас повернул уже в сторону своей норки, когда его острое обоняние уловило слабый запах глухаря, исходивший будто из-под земли. Энергично поводя в разные стороны черной мочкой носа, Киринас начал осторожно приближаться к источнику запаха. Вот он совсем близко. Еще несколько шажков — и Киринас оцепенел: соблазнительный запах исходил из-под снега, на котором он сам стоял. Осторожно раздвигая лапками снег, Киринас погрузился в его толщу, словно нырнул в воду. Прошло несколько мгновений…

И вдруг из-под снега вырвалась черная птица. Широко распахнув крылья, она судорожно забила ими по земле, поднимая сноп снежной пыли, затем бросилась бежать, неестественно вытянув шею. На ее спине лежал Киринас. Мертвой хваткой вцепился он острыми как шило зубами в основание шеи глухаря. Цепкие коготки его лап помогали удерживаться на скользком оперении. После неудачной попытки мгновенно сбросить с себя страшного «наездника» глухарь энергично взмахнул крыльями и вместе с Киринасом поднялся в воздух. Полет испуганной насмерть птицы был неровен, тяжел, но стремителен. Натыкаясь на ветки, глухарь несся в густую заросль деревьев, как бы понимая, что в чаще можно сбить с себя вцепившегося горностая, но и это не помогло. Даже на лету Киринас все глубже вгрызался в глухариную шею. Обезумевший от боли петух поднялся над макушками деревьев, но и высота не испугала Киринаса. Прижавшись еще плотнее к своей жертве, он сильнее сомкнул челюсти, перегрызая сухожилия. Изнемогший в этом тяжелом полете глухарь стал снижаться до высоты кустарников и наконец, потеряв силы, ткнулся с разлета в высокую кочку. Перевернувшись на спину, он продолжал беспорядочно махать крыльями, пока смерть не прекратила его страданий.

Перегрызя шейные позвонки глухаря, Киринас вылез из-под птицы, которая в несколько раз превышала его своими размерами, и после короткой передышки принялся за поздний ужин. Хотя он был очень голоден, ему хватило и четверти добычи, чтобы насытиться до предела. Теперь предстояло подумать, куда запрятать остатки добычи. В лесу всегда найдутся желающие поживиться за чужой счет. Хорошо бы устроить кладовую поблизости от жилья!

Утащить далеко столь тяжелую птицу Киринас не мог. Напрягаясь из последних сил, он подволок глухаря к лежащей невдалеке валежине, положил его рядом и притрусил снегом. Лишь после этой процедуры направился к своей укромной норе.

Взошло солнышко. Днем невдалеке проходил охотник. Заметив лежащие на снегу черные глухариные перья, он подошел к месту гибели птицы и долго всматривался в следы на снегу, прежде чем понял, что здесь произошло. Вытащив из-под снега почти целого глухаря, охотник отрезал у него голову и крыло и подвесил их на ветке кустарника. Затем достал из рюкзака маленький однопружинный капкан, привязал к нему срезанную березовую палку и поставил его как раз под висевшей на кусте головой глухаря. А чтобы капкан не был виден, притрусил его мелкими глухариными перьями.

Прихватив с собой тушку птицы, охотник ушел в свою избушку на берегу Амгуни.

На следующую ночь проголодавшийся Киринас с нетерпением прыгал к своей добыче. Его ничуть не смутила лыжня охотника, но, не найдя на месте припрятанного им глухаря, он начал кружить по поляне, пока не почуял висевшую на кусте глухариную голову. Киринас умел лазать по деревьям и не боялся высоты, но куст был тонким, и даже проворному зверьку трудно было взобраться на него. Тем не менее горностай почти дотянулся до приманки, как вдруг, поскользнувшись, сорвался с куста и угодил задней лапой в капкан. Напрасно грыз он в бессильной злобе стальные дужки капкана, дергал изо всех сил лапу — выбраться из ловушки не удавалось. Тогда он попытался утащить с собой капкан. На это сил у него хватило бы, да мешала березовая ветвь, то и дело застревавшая между кустами и травой. Выбившись из сил, Киринас забрался под снег и затих.

Утром сюда вернулся охотник. Найдя срезанную им березовую ветку, он вытащил из-под снега верещавшего Киринаса и легким ударом лыжной палки лишил его жизни. В избушке охотник снял со зверька белоснежную шкурку, натянул ее на правилку и повесил сушить.

Прошел год, прежде чем шкурка Киринаса попала на ленинградский пушной аукцион. Она находилась в связке горностаев, закупленных французской фирмой по изготовлению женской меховой одежды.

Это была обыкновенная ласка — самый маленький представитель многообразного семейства куниц. Она жила вдали от моря и никогда его не видела. Летняя ее шубка имела светло-коричневый тон, хорошо сливавшийся с цветом сухого папоротника. Зимой ласка белела до самого кончика хвоста, и рассмотреть ее на заснеженной полянке становилось невозможно. Ласка очень любила лесных мышей, они и были основной ее пищей. Маленькое, чрезмерно тоненькое тельце ласки позволяло ей свободно проникать в мышиные норки и успешно охотиться под землей. Жилищем ей служило глубокое дупло в стволе огромного сухого тополя, лежавшего на берегу таежной реки. Охотиться эта кроха предпочитала в ночное время. Ее жертвами становились не только мыши, но и засыпавшие на земле или на низком кустарнике мелкие певчие птички.

Сухая весна сменилась сырым летом. Трое суток в горах не прекращался ливень. Мутные потоки воды низвергались с сопок, заливали долину. Подошла вода и к тополю, в котором жила ласка. Застигнутая внезапным наводнением, она не успела покинуть своего убежища и дожидалась конца половодья. А вода все прибывала и прибывала. Река очищала берега от заломов. Быстро неслись по течению валежины, кружились белые шапки пены. Дошла очередь и до поваленного тополя. Когда глубина воды достигла двух метров, он всплыл и, цепляясь сучьями за гнущуюся ивовую лозу, медленно вышел на речной простор. Быстрое течение подхватило сухое дерево и понесло его к морю.

Ночью ласка выбралась из своего гнезда, но до суши теперь было слишком далеко. Кругом плескалась вода, моросил дождь. Тщательно обследовав плывущее дерево и убедившись, что покинуть его без риска утонуть невозможно, ласка смирилась со своим положением. И все же она не теряла надежды при первом подходящем случае оставить этот необычный «корабль», пленницей которого сделалась поневоле.

Иногда на крутых поворотах реки вода подносила тополь близко к заломам, и его ветки упирались в груду сухих стволов. По ним ласка могла бы перебежать на залом, а затем и на берег. Но под напором воды ветки ломались с оглушительным треском, тополь разворачивался и снова выплывал на стрежень реки. Неперестававший дождь мочил шубку ласки, и ей приходилось спускаться в сухое дупло. Здесь плавно покачивало, но спать она не могла.