Уже вечером, когда Вера с мамой читали по переменке книгу об одиноком и голодном Робинзоне Крузо, Вера каждый раз обещала самой себе не быть больше такой легкомысленной, и жевать сосиску, как можно дольше, но каждый раз сосиска проглатывалась Верой в один присест.
На втором месте по значимости ее воспоминаний о жизни в Барнауле было сливочное масло. Даже созерцание комочка сливочного масла в двести граммов, лежавшего на блюдце посредине кухонного стола, являлось для Веры невероятным наслаждением. Этот комочек масла, имеющий желтый цвет, как маленькое солнышко на тарелочке, озарял холодную и большую кухню тети Арочки. На масло можно было только смотреть, потому что этого масла на всех не хватало, и его катастрофически не хватало самой Вере.
Два раза в месяц Вера поднималась в шесть часов утра, очень тепло одевалась и вместе с взрослыми отправлялась в продуктовый магазин, что располагался в конце улицы. Туда, в этот темный предутренний час, один за другим подходили люди и занимали очередь перед закрытой дверью магазина. Те, которые уже записались в очередь и получили номерок, с удовольствием и интересом следили за опоздавшими покупателями масла. Эти сони пробирались сквозь сугробы, наметенные за ночь между домами, и в спешке смешно размахивали руками, стараясь незаметно обогнать ушедших вперед соперников, в надежде получить первыми номерок в очередь.
Надо сказать, что стоять в этой тесной очереди за маслом было интересно. Люди жались друг к другу от холода. Они притопывали ногами в валенках, похлопывая себя разноцветными рукавицами, специально связанными для таких случаев из толстых шерстяных ниток, и незаметно длинная очередь от судорожного похлопывания и притопывания закручивалась в клубок, словно в русском хороводе Березка. Стоять в таком «клубке» было теплее и уютнее, чем просто в ряд.
Сначала все любители сливочного масла молча ждали открытия продовольственного магазина, ежась от трескучего мороза. Потом очередники начинали знакомиться друг с другом и даже находили общих знакомых, тогда и начиналось самое интересное для Веры время. Со всех сторон она могла слышать то радостные, то печальные истории, с плохими концами или с хорошими, как говорится: выбирай – не хочу. Каждые полчаса делалась перекличка. «Номера», которые не откликнулись, из очереди безжалостно вычеркивались. За десять минут до открытия магазина, то есть в 8.20, настроение выстоявших очередь очередников резко менялось, оно из приятно общительного становилось военно-агрессивным. Все готовились к атаке, чтобы в прорыве в магазин отстоять свое право на двести граммов сливочного масла. Масло выдавали в руки только присутствующим в очереди людям. Вера была в их рядах, и, когда завернутый в пергаментную бумагу кусочек масла попадал ей в руки, она сгорала от нестерпимого желания съесть это масло прямо в магазине, без хлеба и ложки. Съесть и опять встать в очередь. Но и эта, скудная на радости, жизнь оборвалась тоже в одну из вьюжных ночей.
Вера и мама укладывались на ночь на пружинной кровати, стоящей в зале. Девочка спала у стенки, упираясь носом в плюшевый темно-зеленый ковер, а мама лежала на другом краю кровати. Вере не разрешалось шевелиться и ворочаться в постели, и она старалась лежать, как мышка-норушка. Когда Веру разбудил яркий электрический свет, бивший ей прямо в глаза, то не он ее ослепил, ее ослепила злобная синева маминых глаз. Спокойный мир, который она так исправно берегла, рухнул в один момент. Вера уже не слышала, что ей говорила мама или что спрашивала. Страх больше не властвовал над ней, он сменился несоразмерным с жизнью горем. Девочку стало колотить такое отчаяние, что ее внутреннее сердце разорвалось, стало истекать слезами и истошным криком вырвалось наружу.
– Ну, что?.. Ну, что тебе еще надо от меня?.. Не мучь меня!.. Пожалуйста, не мучь меня! Я больше не могу так жить!.. Убей меня, прошу, лучше, убей меня сразу! … Я не хочу больше жить!.. У меня просто нет больше сил, жить!
Вера еще не слышала о том, что существует ад, она просто в аду жила, о рае она тоже слышала, но там жили святые, поэтому она просто верила в то, во что ей самой хотелось верить, она верила, что со смертью к человеку приходит покой, который был ей так необходим.
– Не подходи ко мне! – строго предупредила она маму. – Не подходи!.. Я… я укушу тебя! Я буду кусать тебя до крови, как злая собака!
Вере вдруг захотелось даже рычать и скалить зубы. Она готова была напасть на обидчика и погибнуть в схватке с ним. Ожидая нападения, девочка забилась в угол кровати и ощетинилась.
Римма испугалась и стала оглядываться по сторонам, ища помощи. Из других спален стали выходить мамины родственники с сонными и недовольными лицами, но Вера их не узнавала. Девочка смотрела исподлобья на людей, окруживших ее кровать, но видела только свою маму. Держа ее под прицелом своих колких черных глаз, она немного утихла и стала что-то причитать себе под нос, захлебываясь слезами. Ее слезные сопли ручьем текли из ее глаз и носа. Но, как только мама опять протягивала к ней свои руки и делала шаг вперед, истерика начинала биться в девочке страшным зверем, и маме приходилось отступать. Вдруг Веру скрутили судороги. Яркий свет поразил ее глаза, и она ослепла от дикой пляски света в ее голове, а потом всё погасло. Мир поглотила тьма…
Покой. Пустота. Тишина. Потом из темноты протянулись к ней женские руки со стаканом воды. Во рту у Веры уже лежала маленькая таблетка, и спокойный голос тети Арочки просил эту таблетку проглотить. Девочка покорилась этому голосу, и потом наступил глубокий сон. Сквозь дремоту принимала она питье и опять проваливалась в этот целебный сон. Вере показалось, что прошла целая вечность до того, как она открыла глаза, и окружавший ее мир не расплылся перед ней, как акварельный рисунок под потоками влаги.
Мама сидела на стуле, и в ее глазах не было больше зла. В ее глазах девочка увидела какую-то предрассветную растерянность. Конечно, она не доверяла ей себя, и, как только мама шелохнулась, паника вновь овладевала ее сердцем и ее рука непроизвольно вытягивалась вперед, чтобы остановить врага.
– Не подходи!
Были, наверное, уже сумерки, а может быть, просто лампочка на столике не давала много света, когда к кровати, где лежала Вера, подошла тетя Арочка. Вера доверила ей отвести себя в туалет. Потом тетя Арочка, надев белый халат доктора, попросила у Веры разрешения обследовать ее, как врач. Тетя Арочка была женским доктором. Вера, словно под гипнозом непривычного ей ласкового обращения, покорно дала себя обследовать, а потом из соседней комнаты слушался сердитый шепот тети Арочки, которая что-то выговаривала Вериной маме.
На следующий день девочка с мамой ехали ночным поездом домой. Вера еще не могла хорошо говорить, она заикалась. Мама тоже не могла быть хорошей мамой, потому что она отвыкла от этого. Они обе были довольны, что ехали домой, но каждая думала о своем. Дома их ждал радостный папа. Он встретил их со словами:
– Я знал! Я знал, что правда восторжествует! – в этих словах слышалось больше горечи, чем торжества.
Они встретили Новый год под настоящей елкой, горевшей разноцветными огоньками. Под елкой лежало много подарков, которые радовали Веру, но не с такой силой, как сливочное масло, которое она могла целый праздничный вечер лизать с ложки. Девочка бы лизала его и всю ночь, но мама, вспомнив, что воспитание дочери еще не закончилось, остановила это пиршество.
Саша прислал новогоднюю открытку из папиной деревни. Он писал, что желает всем здоровья и что живет в деревне, как в раю. Вера ему по-хорошему позавидовала. Она скучала по старшему брату.
Теперь всё было так, как будто ничего и не случилось. И никто и никогда в их семье не говорил больше об этом страшном времени ни слова. Это стало их семейной тайной. Почему? Вера этого не знала. Если откровенно, она сама никогда не разрешала себе думать о том плохом времени, потому что не могла вынести повторно, даже в мыслях, такое насилие над собой. Она была довольна тем, что прошлое осталось позади, и оно больше никогда не должно было возвратиться в реальную жизнь. Теперешнее послушание Веры иногда приводило в шок других матерей и их избалованных детей, но девочка ничего не могла с собой поделать. Никто не знал, что этим послушанием она сберегала от потрясений свое смертельно раненное сердце, которое нуждалось в утешении, и девочка пела ей колыбельные песни на ночь и учила не дрожать от страха, а мечтать.
