Когда на следующий день открыли зал и все пошли смотреть рисунки, я тоже вошел и остановился в сторонке. Сначала люди распределялись возле картин равномерно — по нескольку человек перед каждой. Но вот все, как я и ожидал, кинулись к моей картине. Собралась большая толпа. И тут вместо возгласов восхищения вдруг раздался смех.

Я забеспокоился. Может, мою картину подменили? Однажды в «Пионерской правде» писали, что такое случается в иностранных музеях. Я стал пробираться сквозь толпу. Нет, картина была моя. А под ней надпись: «Соколов, 5 „а“. Натюрморт».

Прибежал Алик Соколов. Все расступились и с интересом смотрели на него.

— Это не я! — произнес Алик дрожащим голосом. — Это — Репин!

На следующий день, вернувшись из школы, папа сказал мне:

— Илья Ефимович Репин, Женя, мог и не быть нашим предком. Но, я думаю, что среди наших предков-крестьян обязательно были способные к каким-нибудь наукам. Только недостаток образования помешал им проявить себя в полной мере. Гены этих людей притаились в тебе. Им нужна почва, на которой они могут развиться — знания! Так что не подведи, пожалуйста, наших предков, учись старательнее.

Но мне все же кажется, что если бы под картиной было написано не «Натюрморт», а что-нибудь другое, к ней бы отнеслись гораздо серьезней.

Когда мы с Леней Лукиным вместе готовим уроки, отметки у нас бывают одинаковые. В тот день мы оба получили по двойке. Конечно, двойки нам поставили неправильно. Хотя мы и сделали по семь ошибок, но только в двух словах. Вместо «винегрет» мы написали «венигред», а вместо «аккордеон» — «окардион». «Венигред» я списал у Лени, а «окардион» он списал у меня. По справедливости, нам нужно было поставить тройки. Ведь есть ошибки вынужденные, они зависят одна от другой. Я, например, точно знал, что в слове «винегрет» есть два «е» и одно «и». Когда я поставил после «в» букву «е», то уже вынужден был дальше поставить «и». Так что ошибся я как раз от знания. Так же получилось и у Лени со словом «аккордеон».

Когда отметки одинаковые, то и настроение какое-то одинаковое.

— Что-то домой идти не хочется, — сказал Леня.

— И мне тоже, — признался я.

— Скучно, — пожаловался Леня. — Заранее знаю, что мне дома скажут. Ничего нового. Отец сразу попросит дневник. Потом позовет маму. «А что получил твой друг Женя?» «То же самое». — «Вам нельзя вместе делать уроки, раз это приносит такие печальные результаты».

— А ты скажи, что я получил «пять», — посоветовал я.

— Бесполезно, — вздохнул Леня. — Это даже хуже. Тогда они скажут: «Вот видишь, — у него „пять“, а у тебя „два“! Куда годится такое совместное приготовление уроков!»

— А у меня, думаешь, будет иначе? — спросил я. — Родители совсем не ищут новых подходов к детям. Нет чтобы сегодня, например, устроить праздник по поводу моей двойки.

— А что тут веселого? — удивился Леня.

— Смотря как праздновать. Назвать его, например, проводами последней двойки. Папа бы купил лимонаду, мама — торт. Вырезали бы из бумаги большую двойку и торжественно ее сожгли. При выключенном свете. Знаешь, как интересно бы получилось?

— Не пойдут они на такое, — сказал Леня. — Испугаются, что тогда этим последним двойкам конца не будет.

— Не пойдут, — согласился я.

Вдруг Леня вспомнил:

— Вот мне мальчишка один из нашего двора рассказывал, что в пятой школе всем ученикам за любой ответ ставят пятерки. Врет, наверное.

— Конечно, врет. Такого не может быть.

— Я тоже так думаю, — согласился Леня.

— Чего вдруг в этой школе будут ставить одни пятерки?

— Факт, незачем, — кивнул Леня. — Может, только если она экспериментальная.

— Вообще-то, однажды папа читал маме из газеты вслух, что школьникам не надо ставить двоек, — вспомнил я.

— Вот видишь! — обрадовался Леня.

— Если ты веришь, что в этой школе ставят только пятерки, то мы можем туда сходить, чтобы тебя разубедить, — сказал я.

Леня возмутился:

— Я верю? Это тебе, я чувствую, хочется пойти проверить!

— Мне? Нашел простачка! — тоже возмутился я.

Хотя мы с Леней и не верили, что в пятой школе ставят одни пятерки, но все же решили пройтись до той школы. Нужно было разоблачить мальчишку из Лёниного двора, который распускает неправильные слухи.

Когда мы подошли к пятой школе, там как раз кончились уроки. Нам навстречу шли ученики, на вид ничем не отличавшиеся от нас. Было бы очень обидно, если бы им ставили одни пятерки.

— Давай остановим одного и попросим показать дневник, — предложил я.

Мы стали высматривать ученика, у которого можно бы было посмотреть дневник. Но ребята шли все группами по нескольку человек. Наконец появился одиночка. Он весело посвистывал и размахивал портфелем.

— Привет! — Я преградил мальчишке дорогу. — Есть к тебе разговор.

Он остановился и с опаской посмотрел на нас.

— Ты не бойся, — успокоил его я. — Мы тебе ничего такого не сделаем.

— А я и не боюсь, — ответил он. — Тут наших ребят вокруг полно. Что вам надо?

— Покажи нам, пожалуйста, свой дневник, — попросил я.

Мальчишка ожидал чего-то другого и вытаращил глаза.

— Это зачем же?

— Да ты не бойся, — сказал Леня. — Мы только посмотрим.

— Да что вы всё — «не бойся и не бойся»! — разозлился мальчишка. — Как будто я боюсь!

Он расстегнул портфель и достал свой дневник в белой пластиковой обложке. У меня тоже раньше была такая обложка, но я ее изрисовал, и мама купила новую, черную. Однажды папа сказал, что мой дневник и по форме, и по содержанию похож на жалобную книгу.

В дневнике этого мальчишки на первой же странице сияли две пятерки. Дальше их было целых три. Потом еще две — по математике и русскому. Мы с Леней понимающе переглянулись.

— Хорошо тебе живется, — сказал я, отдавая мальчишке дневник.

— Да, позавидуешь, — поддержал меня Леня.

— А вам-то чем плохо? — спросил он, застегивая портфель.

— Нам-то похуже. За один и тот же ответ тебе пятерку поставят, а нам по паре влепят, — пояснил я.

Мальчишка сразу захорохорился:

— Это почему же, интересно?

— А вот скажи по буквам «венигред», — предложил я ему, нарочно произнеся это коварное слово как можно неправильнее.

— Ви-не-грет, — четко произнес он. — После «в» обязательно ставится «и». Это слово французского происхождения — одного корня со словом «вино». «Вин» по-французски — «кислый».

Мы с Леней опять переглянулись, но уже не так, как раньше.

— Ну-ка произнеси «ыкырдьён», — попросил Леня. Он даже перещеголял меня, коверкая слово, чтобы запутать мальчишку.

— Ак-кор-де-он, — четко произнес мальчишка. — Это тоже от французского слова «аккорд» — «созвучие».

— Ладно, — сказал я мальчишке. — Счастливо. Мы пошли.

Но ему, видно, понравилось разговаривать с нами.

— Почему же пошли! — воскликнул он. — Я вам показал свой дневник, теперь вы покажите свои.

— Я дома оставил, — торопливо сказал Леня.

— А я в школе, — сказал я.

— У нас в классе тоже есть такие забывчивые, — усмехнулся мальчишка.

Когда он, насвистывая, пошел своей дорогой, я сказал Лене:

— Наврал тот, с твоего двора. Но нас не проведешь. Не такие.

Однажды на уроке я обнаружил в своем дневнике сложенную вдвое бумажку. «Женя! Нужно тайно встретиться с тобой сегодня в шесть часов на третьей от входа скамейке в сквере Чайковского. Н.» Я прочитал записку еще раз и посмотрел по сторонам. Все были заняты решением задачи.

Одно я мог сказать точно — записку написал не Леня. Его почерк я знаю хорошо. Тогда кто же таинственный Н.? На эту букву в нашем классе начинались фамилии двоих — Николаева и Никитина. Была еще, правда, Нельская. Но ей-то зачем встречаться со мною, да еще тайно? А если «Н» — первая буква имени? Я перебрал в памяти все имена и даже все прозвища наших ребят, но ни одно не начиналось на «Н». Оставались два варианта. Или кто-то себя зашифровал наподобие капитана Немо, или — решили подшутить. Спрячутся где-нибудь за кустами и будут хихикать. А потом с гоготом выскочат, и смеху будет на всю школу.