- Поехали к тебе, - заканчиваю. Перевожу взгляд на его лицо. Мы с ним чужие будто. “Любимая”, “Да, Антош”, “Ты моя, а я твой” - в другой реальности было.

- Да. Я с отцом поругался, напился. Она рядом оказалась, - Антон теребит в руке платок. Шмыгает носом. Болеет. Щетина отросла прилично. Глаза чуть запали. Голос хриплый. И выхлоп. То ли вчерашний, то ли сегодня еще приложился. Ветер продувает стильный тонкий свитер.

- Куртку бы надел, - обхожу его. - Понятно. Ладно.

- Стой, куда пошла, - он возвращает меня к стене. Шоркаю толстовкой по кирпичам и жду. - У нас все по жести пошло с начала учёбы. Когда он появился, - пальцем тычет себе за спину. - Да?

- Да, - соглашаюсь.

- У тебя мама замуж вышла, у меня в больницу попала. Ты вечно с этим трешься. Я тоже накосячил. Можем обнулить.

- Ты о чем? - не сразу понимаю его, прислушиваюсь к Викиному дурацкому смеху.

- Заново начнём, - говорит Антон.

Хлопаю ресницами. Говорю:

- И кольцо моё у Вики отберешь.

- Ага.

- Издеваешься что ли? - шлепаю его по свитеру. Напеваю. - Ты кто такой? Давай, до свидания.

- Я нормально подошёл, - он хватает меня за подбородок, тянет назад к стене. - Нормально разговаривай со мной, - держит меня за челюсть, у самого основания, возле ушей, его пальцы давят, бью его по руке.

- Больной что ли?! - пытаюсь сбросить. Меня так грубо никогда не хватали. То есть хватали, но не за челюсть, и боль была другого рода, здесь же он наносит вред. - Вике наговорил, как со мной плохо, что надо? Антон, отпусти, - сама слышу, как пищу.

- Это Вика ляпнула? - он ослабляет пальцы. - Я просто сказал, что чувство иногда, то, что я с ребёнком. Из-за фигуры. Все тоненькое.

Ветер выбивает у меня слезы и путает волосы, холодные пряди хлещут по лицу, а у него, наоборот, ладонь вспотела. Он присматривается куда-то мне в шею. Спускает руку ниже и трет кожу в вырезе толстовки.

- Убери, - делаю шаг в сторону.

- У тебя тональник размазался, пейзаж видно, - Антон усмехается. Все таки он пьяный. Трет влажные пальцы. Резко задирает мне кофту и смотрит на живот.

Тоже опускаю глаза. Хотя, и так знаю, что там все в пятнах от двух ночей. Спускаю толстовку, поверх его руки, отхожу.

- И ты мне еще что-то за Вику говоришь, - Антон, как куклу, дергает к себе. - Он сделал?

Узнаю знакомое бешенство в глазах, он всегда так загорался перед бессмысленными стычками с кем-то, терял контроль, и пока. Толя несколько раз его из ментовки забирал. Я тоже как-то ездила. Тогда казалось естественным, теперь видится сплошным кошмаром.

- Все, отвали от меня, что не ясно?! - выкрикиваю и толкаю его.

И в этом моя ошибка.

Антон зажимает мне шею подмышкой, тащит куда-то, наверное, на казнь. Не сносить мне головы и все такое, палач. Перекрывает воздух, у меня ноги путаются, запинаюсь, слышу, как школьницы кричат, и Таня, а потом меня вдруг швыряет на перила. Ловлю железку и удается не упасть, кашляю, отбрасываю волосы за спину.

Сережа чистит Антону пятак. Не сильна в боевых терминах, махач, короче, Антон слабее и оставшиеся ступеньки катится кубарем, к Викиным ногам в новых розовых туфлях. Ванильная блондинка кроет Сережу трехэтажным матом, склоняется над Антоном.

Отворачиваюсь. Мне его не жаль, ни капли.

- Ты в порядке? - Таня заглядывает со всех сторон, заходит за спину, возвращается. - Антону прививку надо, как собаке?

- Пьяный, - мрачно объясняю.

- Танюш, просьба в группе языком не чесать, окей? - Сережа закидывает на плечо мой рюкзак, протягивает мне руку через ее голову, вижу пару костяшек с кровью. - Поехали отсюда.

- Я не скажу, но парни видели, - Таня кивает на команды на поле. - Хорошо. Лесь, пиши если что мне, ладно?

- Ты тоже, - растягиваю губы в улыбке и челюсть простреливает. Поворачиваю лицо к Сереже. - Он мне мог сломать что-то? Вот так схватил, - показываю, не касаясь.

- Болит? - не договариваясь, идем к противоположной лестнице с трибуны. Он оборачивается, смотрит вниз. Морщит губы. - Антоша-то еще больший урод, чем я думал.

- Не надо про него, - тоже морщусь.

Он поворачивается. Приподнимает мне волосы возле уха, чуть наклоняется.

- Я не знаю, Лесь, в больницу надо? - берет меня за руку.

- Нет, домой хочу, - мотаю головой. - Лед приложить. Чтобы синяков не осталось.

- Мы там жить не сможем пока.

- Я про папину квартиру.

- А.

Молча идем до машины. Если опять обижается, что я не хочу к его другу, то это тупость. Илья ведь говорил тогда, что нашел несколько вариантов съемных квартир. Что мешает нам так же снять, не понимаю.

Но я же не могу сама предлагать.

Или могу.

Что в этом плохого.

- Зачем к тебе Вика подходила? - спрашиваю, усаживаясь в джип.

- Про информатику что-то спрашивала.

- А смеялась чему?

- Я не знаю. По телефону разговаривал. Оборачиваюсь, а этот придурок мою Лесенку лапает. Не с твоего ведь согласия?

- Типа шутка?

- Немножко.

Он выруливает с парковки и отвечает на звонок. Обсуждает работу, я не слушаю, смотрю в окно. Незаметно ощупываю рот. Даже если бы Антон ударил меня, не удивилась. Верю, у него сильный стресс. Но рукораспускание не оправдывает. Ты либо никогда, либо для тебя норма, и ни при чем внешние моменты какие-то.

Викин Стас, кстати, однажды ударил девушку, бывшую. За то, что она аборт сделала. И Саша тоже. За измену.

На улице моросит дождь, капли на стекле, шелест шин по мокрому асфальту и Сережин голос действуют, как седативное. И люди - забвенье под мощной дозой снотворного, растянутое на километры невнятное пятно. Тихо играет радио и все в струну.

Можно было не уезжать, не так мне и плохо. Мне холодно просто. Не от погоды, а в общем. Даже солнце Ибицы не согрело бы.

Хотя…

Вру конечно, вкатит, давайте его сюда.

Паркуемся у папы во дворе.

Сережа запирает машину и запоздало вспоминает:

- В магазин нам надо?

- Неа, - тяну его за руку. В подъезд, быстрей. А то волосы намокнут и пушок будет. А у меня и так с утра разыгрался комплекс ущебрности.

На кухне он хозяйничает, как дома. Сажусь на подоконник и наблюдаю. Он достает лед из морозилки. Прозрачные кубики - мой повод позвать его с собой. Ухаживать за пострадавшей, ну да. Так бы ему и подниматься необязательно было.

Он вытряхивает лед в полотенце. Сворачивает его и подходит ко мне.

- Сама?

- Ты.

- В больницу точно не надо? - прикладывает ткань к моей щеке. Еще холоднее. На что я себя обрекаю. Мотаю головой.

Он смотрит в окно за моей спиной, в мокрый двор, а я смотрю на него, он очень грустный. Каково, вообще, таким людям, как он, всегда планку настроения в облаках держать?

Как папа.

Один раз в жизни видела, что этому человеку реально плохо. Уже после развода. Пришла без предупреждения, а он вот тут, на кухне, один пил водку. Он пьет-то нечасто. И водку тем более. Он плакал вроде, не решилась посмотреть, только спину его видела. Вернулась в коридор и специально громко раздеваться начала, чтобы он услышал. И он бухло убрал. Но глаза в холодильник не засунуть.

- Мама умерла от туберкулеза, - говорит Сережа. Вздрагиваю от неожиданности. Он переводит взгляд на меня. - Пять лет назад, седьмого марта.

Молчу. Сказать “очень жаль”, так это не передаст всего, а больше ничего из горла не лезет, ком только.

- В этом году, так же седьмого марта я тебя увидел, - продолжает. - У тебя глаза такие же синие. Как у нее. Сначала не просек, злой был, из-за родителей, помнишь, говорил? Позже дошло. Что одну любимую женщину кто-то забрал. А вторую показал. Ну, судьба, верю я. Ее нет, но любовь-то осталась. Ты вторая и последняя, - он замолкает. Подумав, добавляет. - А, может, еще третья будет. Мы же не предохраняемся, - хмыкает. Снова собой обычным становится, улыбается. - Так тебе достаточно? Ответил на вопрос?

Полотенце со льдом мокрое, вода стекает по капельке мне на колени. У меня так сердце стучит громко. Он сдается, второй раз. По-честному все, снова, на доверии, по глазам видно, они нереальны. Не знаю, видно ли по моим, что для меня никогда больше ничего важнее этого не будет. Что лучше голову об стену разобью, чем ему плохо сделаю. Тянусь к его лицу, обнимаю за шею, и за бедра, ближе к себе, целую сама, все, Испания в пролете, в сердце солнце жарче, и всё ему.