– Содрал об клюшку, когда… Ну вы понимаете…

– Всего доброго, мистер Нейсон, – кивнул Кёнинг и пошёл к выходу.

Хьюго проигнорировал протянутую ладонь Стенли, направился следом за детективом и сунул в зубы новую зубочистку. Старая изгрызенная осталась лежать на журнальном столике.

Когда Хьюго вышел на улицу, Маркус уже сидел за рулём, но заводить двигатель не спешил. Он копался в автомобильной аптечке.

– Вот ведь говнюк этот Нейсон, – сказал помощник детектива, усаживаясь на пассажирское сиденье. – Что думаешь?

Маркус извлёк из аптечки ножницы и состриг в пакет для вещдоков два ногтя, окрашенных кровью Стенли.

– Думаю, тебе в следующий раз следует помалкивать, – сказал он, вставляя ключи в замок зажигания.

– Ой, не шуми, – нахмурился Хьюго, – нечего с ними цацкаться. Мне почти удалось вывести его из себя. Зуб даю, вспыхни он там, и мы увидели бы убийцу Дженнифер. В его словах столько дыр, чёрт… Сорвать бы с него маску…

– Какой рост у Стенли?

– Что?

– Сколько в нём? – Маркус не получил ответа. – Чуть меньше ста восьмидесяти, и он левша. К тому же у нас есть его ДНК, которое, если он действительно повредил руку клюшкой, позволит доказать его присутствие на месте убийства, как и образец отпечатков пальцев. Образец его почерка нам сейчас не нужен, но не факт, что не понадобится в будущем.

Маркус сунул полиэтиленовые свёртки в бардачок. Хьюго насупился, схватился за хромированную головку ручки стеклоподъёмника, ударом ладони подвинул боковое стекло и с трудом свернул ручку вниз, щелчком отправляя на улицу зубочистку.

– Отпечатки я тоже достал, – наконец выдавил он, извлекая из кармана ядовито-зелёный эспандер. – И я ни единому, мать его, слову этого мудака не верю.

– А вот я мог бы ему поверить, но есть одна нестыковка в его словах. – Маркус завёл двигатель. – Дождь ведь в тот день так и не пошёл.

– Говорю же – брешет, как воду льёт.

Маркус несколько раз надавил на рычажок опрыскивателей, окатывая ветровое стекло струйками ядовито-голубого омывателя.

– Из всех, кого мы опросили, только он и Джейсон видели дождь. – Детектив мягко переместил рычаг коробки передач, и машина плавно тронулась.

Запущенные блеклые газоны, прикрытые защитными коробами питьевые фонтанчики, опутанные старыми цепями ворота спортгородка и стадиона, горящие, точно плавящиеся в лучах восходящего солнца, зашторенные окна, залепленные разноцветными печатями замки дверей, запах сухого асфальта, и такая неестественная для этого места тишина – вся пришкольная территория казалась заброшенной, да и само здание школы выглядело покинутым. Хотя на самом деле это было не так – где-то там, в глубине первого этажа, спортзал был полон народа – ученики младших и средних классов, их родители и учителя, должно быть, уже начали обсуждать предстоящую традиционную поездку в летний лагерь. Каждый год руководство школы старалось выбрать новое место, и насколько я помню, мы с Лютером не пропустили ни одного, кроме прошлогоднего. Нынешняя поездка для нас обоих должна была стать последней – дальше старшая школа и подготовка к выпускным экзаменам. Многие говорят, что летний лагерь для учеников последнего класса средней школы – едва ли не самое лучшее приключение в жизни: надзор уже не такой строгий, общение с вожатыми более неформальное, первые интрижки с одноклассницами или ученицами других школ, первая возможность попробовать алкоголь или что посерьёзнее – о большем не мог и мечтать любой подросток, кроме меня. Не время было веселиться. Отчасти поэтому я и не пошёл в спортзал, а, проводив Лютера до двери, остался во дворе. Однако была и другая причина – мне не хотелось видеться с учителями, директором и, главное, школьным психологом, который, я был в этом уверен, считал жизненно необходимым своё участие в произошедшем с моей семьёй. На вопрос, кому это было больше необходимо – мне или ему, ответ очевиден. И всё же, пусть и на улице, приходилось дождаться окончания обсуждений, ведь Анджела настояла на том, чтобы мы с Лютером пришли сюда. Отчего-то она мечтала отправить нас подальше на два ближайших месяца – я видел это по её глазам. Может, думала, что это пойдёт на пользу нам обоим, может, запланировала что-то для себя, а может, и вовсе устала от всего этого, мечтала остаться одна и вдоволь нареветься. Почему-то я думал, что последний вариант был ближе всех к истине. Какой бы непоколебимой и строгой она ни казалась наружно, внутренне рассыпалась на части – это я тоже заметил в её глазах.

Я обошёл здание и свернул в сад, где, как и ожидал, увидел школьного садовника – Ванса. Он расхаживал вокруг старой раскидистой яблони, накалывая упаковки от сока и прочие мелочи на пику для уборки мусора, счищал их подошвой ботинка в огромный чёрный мешок.

Никто точно не знал, сколько Вансу лет. Ходили слухи, что во время эпидемии креоза ему уже было лет десять, однако внешне он выглядел всего лет на семьдесят, что противоречило школьной легенде как минимум на двадцать лет. Ванс был худ и в меру высок, кожа его имела густо разбавленный смуглый итальянский оттенок. Из-под вечно сопровождавшей его соломенной шляпы торчали кустистые седые волосы средней длины, плавно переходящие в белоснежного цвета окаймление твёрдой щетины. На лице практически не имелось морщин, но те, которые присутствовали, были глубокими и выразительными, точно извилины головного мозга, явно выдающие в этом старике опытного и умного человека. Возможно, опыт его и состарил, но тёмно-синие глаза, в отличие от тела, были молодыми и полными сил. Такие глаза можно увидеть у начинающего автогонщика, успешно завершившего сезон и теперь любующегося кубком и наслаждающегося овациями зрителей под пенящимся душем шампанского.

– Ну и запустил же ты лужайки. – Я по-свойски пожал старику руку. Теперь, когда не стало мистера Трейда, Ванс, наверное, оказался единственным взрослым человеком, с которым я мог разговаривать на равных. Нам даже не пришлось искать общий язык при знакомстве – мы уже разговаривали на одном языке. То ли дело было в его манере всегда держаться непринуждённо, что позволяло ему без особого труда подстраиваться под любого собеседника, то ли в моём неподдельном интересе к его неиссякаемым рассказам. Однако сейчас я не был уверен, что стоит к нему подходить – он наверняка уже знает о произошедшем с моей семьёй и не сможет обойти эту тему стороной. И всё же я подошёл, не желая оставаться наедине со своими мыслями.

– Пущай наберётся сил, иначе к сентябрю будет бледнее моей бороды, – улыбнулся Ванс, потирая затёкшую спину. – А ты чего это решил тут прооколачиваться со мной, стариком, когда там, – он ткнул рукоятью пики в здание школы, – все решают дела молодые?

– Не хочу никуда уезжать, – просто ответил я. – Правда.

Ванс наколол очередную бумажку и поднял на меня взгляд. Показалось, сейчас он заговорит о моих родителях, о том, что следует сменить обстановку. Но он не заговорил, а лишь продолжил нанизывать мусор. Не проронил ни слова и я. Выдержав небольшую паузу, Ванс наконец начал один из своих странных рассказов, из которых никогда не было понятно, старая ли это сказка, выдумка или реальный, но метафоризированный случай из его жизни.

– Правда – дрянь многоликая. Вот когда-то давно люди познали истину, так им казалось. – Он поправил шляпу. – Это знание позволило творить настоящие чудеса: сказки становились былью, фантазии – реальностью, мечты – настоящим. Люди считали новое учение совершенным и превознесли его над всякой другой идеей. Они отвернулись от прежних себя, стали надменны и властолюбивы. Знание давало людям превосходство над остальными, и они всячески его оберегали от чужаков. – Он наколол очередную жестяную банку от газировки, сдул с неё мошку и отправил в мешок. – Идея не покидала своей родины, и потому со всего света к ней ехали новые последователи. Город быстро рос и в одночасье стал самым густонаселённым, самым богатым и процветающим. Приезжие уже не хотели возвращаться домой и полностью отдавали себя на служение идее… Подержи-ка. – Он передал мне пику, наклонился, поднял с земли грязную связку ключей, сунул в карман, а затем снова принялся выискивать в траве мусор. – …Стали служить идее. Но однажды, когда казалось, что вот-вот знание сделает людей равными богам, один уважаемый человек, отец этого знания, в попытке приблизить долгожданный апофеоз открыл страшную тайну. Идея несла несчастья. Молва быстро разлетелась по миру, и люди стали покидать соседние города и селения, земли чахли и становились пустынными. И только Город Идеи продолжал процветать. Его жители не поверили в опасность своего знания, и в один из дней знание обернулось неведением. То, во что они верили все эти годы, оказалось лишь мерцающей приманкой удильщика в бездонной пучине. Настоящая истина разверзла пасть и проглотила своих последователей. Город сгинул в чреве чудовища. Полубоги стали пищей Правды. Она заживо растворяла их, обрекая на невиданные доселе человеком страдания. Пути назад не осталось. Люди сами отказались от возможности спастись. Годы и годы несчастные платили своей плотью за мимолётные плоды идеи. Но когда все уже смирились и поверили в неминуемую гибель, всё закончилось. Чудовище отступило.