Слышится шорох с левой стороны, затем с правой. Что-то пролетает над самым ухом и теряется в полумраке. Подхожу к выключателю, зажигаю свет. Под потолком вспыхивает одинокая лампочка без абажура, к которой тут же устремляется огромная бабочка. Чешуйчатые крылышки переливаются всеми цветами радуги. Насекомое начинает кружить по спирали, поднимаясь к свету и вновь опускаясь.

«Нужно её поймать и выпустить на улицу».

Хватаю со стола пустой заварочный чайник, откидываю в сторону крышку и подтаскиваю стул, пристраиваю прямо под лампочкой. Взбираюсь на него и пытаюсь схватить чайником бабочку. Руки дрожат, но всё же цепко сжимают округлые фарфоровые бока. Несколько неудачных попыток оканчиваются победой – накрываю насекомое своей ловушкой, прислонив отверстие к потолку. Пленница начинает отчаянно биться внутри, скребя крылышками керамические стенки. Подношу ладонь к чайнику и преграждаю бабочке путь на свободу. Крылья щекотно бьют по коже. В этот момент лампочка раскаляется едва ли не до белого свечения и в ней что-то хлопает. Свет гаснет. Чувствуется запах гари. От неожиданности роняю чайник. Тот летит вниз. Подаюсь вперёд, в надежде поймать беглеца налету, но не успеваю – чайник взрывается осколками. Я теряю равновесие и падаю вслед за ним. Мгновение, и вот керамические черепки уже впиваются в лицо, скрипя и дробясь о твёрдую плитку. Хлопок о пол дезориентирует. Приподнимаюсь на четвереньки и вижу перед собой бесформенные остатки чайника, между которыми, не оставляя попыток взлететь, бьётся бабочка с одной левой парой крыльев. Правая, оторванная, двумя пёстрыми веерами лежит неподалёку. Только тут осознаю, что слышу испуганный крик мамы. Она говорит, что ей уже надоели мои выходки, что я в следующий раз обязательно сверну себе шею, вталкивает меня в ванную комнату. Вижу, как капли крови бомбардируют кафель, раковину, хромированный краник, растекаясь густыми пятнами. Мама смачивает полотенце в ледяной воде и вытирает им моё лицо, прислоняет мою руку к полотенцу.

«Держи», – читаю по её губам.

Она выбегает из ванной. По лестнице спускается озадаченный отец. Я кладу полотенце в раковину под струю хлещущей воды и выхожу в гостиную, где вижу маму. Она пытается набрать номер на телефоне. Её дрожащие пальцы не слушаются. Подхожу к ней и накрываю кнопки ладонью. Мама вздрагивает и смотрит на меня испуганно. Я знаю, что это всё не взаправду, мне это снится, но всё равно не хочу, чтобы она так волновалась. Случись подобное в реальности, она бы не переживала, она бы знала, что наяву все события замкнуты в бесконечный цикл и любой совершённой неприятности можно избежать на очередном его витке. Я говорю ей то, что сказал бы в реальности.

– Не переживай, – говорю я. – В следующий раз, когда снова буду ловить эту бабочку, я не сверну шею, не уроню чайник и не поранюсь.

Она роняет телефон и смотрит на сбитого с толку отца. Я обнимаю маму, вижу, как кровь из моих порезов впитывается в её белую блузку. Ткань колко щекочет края повреждённой кожи. Какой реалистичный сон. Лицо горит и пульсирует болью, но я всё равно снова щиплю себя за предплечье у мамы за спиной. Больно. Нет, это не сон. Меня пугает, что это снова произошло. Я снова запутался. Но почему мои слова пугают маму? Она должна понимать, что когда всё повторится вновь, я не уроню чайник, не поранюсь, ведь я уже знаю, что лампочка перегорит, она не застанет меня врасплох.

– Всё в порядке, – улыбаюсь маме, в то время как отец отцепляет мои руки от неё, утирает мне лицо стерильной салфеткой и лепит регенерирующие пластыри то тут, то там. Мама ищет всё ещё подрагивающей рукой подлокотник, опускается в кресло и закрывает искривлённые губы раскрытой ладонью. По её щекам катятся слёзы, падают на блузку, на которой в районе плеча алеют отпечатки моего лица. Она не то всхлипывает, не то усмехается и быстро выходит из комнаты. Отец молча возвращается на кухню, начинает убирать с пола осколки фарфора, покусывая губу и изредка поглядывая на меня.

Поднимаюсь к себе и, забравшись в постель, открываю дневник. Стараюсь не писать ничего связанного с навязчивым чувством иллюзорности происходящего. Через несколько минут одолевает слабость, и я наконец чувствую, как засыпаю по-настоящему.

– А ну-ка не дёргайся. – Мама смачивает ватный диск прозрачным антисептиком и проводит по порезам на моей щеке. Жжение мгновенно разливается по лицу, выдавливая слёзы. – Ну как?

– Совсем не больно, – вру я. – Разве ты сегодня не репетируешь?

– Взяла на дом. – Она показывает кипу исписанных листов, затем кладёт их в сумочку.

Я шмыгаю носом и морщусь, не в силах больше игнорировать пылающую боль. Мама просовывает ногу в туфлю, легонько ударяет несколько раз каблуком в пол, проверяя, как та уселась, следом надевает вторую.

– Чего папа не на работе?

– В середине июня? – Она поправляет строгую блузку перед зеркалом и смотрит на меня. – По-твоему, мы не можем устроить себе выходной без причины?

– Просто вы странно себя ведёте из-за вчерашнего… – говорю я после короткого замешательства, а сам обдумываю внезапную пропажу дневника. Вчера вечером он был, помню, как клал его на прикроватную тумбочку, а сегодня утром его нет. Щиплю себя за бедро. Оно тут же отзывается болью. – Куда пойдёте?

– Пока не решили, Джей-Джей, может, в «Де’Нёв», может, ещё куда, – она целует меня в макушку и открывает дверь. – Веди себя хорошо.

– Вы тоже там не слишком хулиганьте. – Я машу отцу, сидящему за рулём машины. Тот сигналит в ответ. Мама садится на пассажирское сиденье, и они укатывают вниз по улице. На повороте отец сигналит повторно, проезжая мимо Лютера, идущего с огромным бумажным пакетом из магазина. Он дёргается, едва не роняя продукты. Я захлопываю дверь, двигаюсь ему навстречу.

– Отец дома? – Выхватываю из пакета яблоко, дышу на него и обтираю об футболку. Раскрасневшееся лицо Лютера при этом искажает откровенный ужас. – Ладно, уболтал. – Возвращаю яблоко на место.

– Был в мастерской, когда я уходил. – Лютер утирает пот со скулы плечом и задумчиво прикусывает свою чёрно-белую клетчатую арафатку[4], свободно повязанную на шее. – Куда это твои?

– Уже слышал что-нибудь про эти эмерсайзовские тоннели? – Я пожимаю плечами в ответ на его вопрос. Он пожимает в ответ на мой. – У отца не спрашивал?

Лютер мотает головой.

– Говорят, это что-то вроде телепортов в лабораторию, – рассказываю я, – время в пути составляет всего пару секунд вне зависимости от расстояния… Ты куда?

– Мама просила не задерживаться. – Лютер останавливается перед ступеньками своего дома.

– Ну ты ж уже дома, – я сворачиваю на подъездную дорожку к гаражу, – идём, расспросим твоего отца о тоннелях.

Лютер немного колеблется, несколько раз возвращает взгляд к двери, но всё же идёт за мной.

– Здравствуйте, мистер Трейд! – Я прошмыгиваю в гараж под открытыми наполовину воротами. Пол стоит возле письменного стола и перебирает какие-то бумаги, некоторые откладывает в сторону, а некоторые опускает в плоский кожаный портфель. – Над чем работаете сегодня?

– Привет, Джейсон. – Он стучит стопкой листов о столешницу, выравнивая их, потом опускает в отделение портфеля. – Над отчётами.

– Скукотища-а-а, – протягиваю я, рассматривая чертёж вытянутого болида на кульмане. – Это что? Поезд?

– Не совсем.

– А-а-а, так, значит, такие ездят по этим тоннелям? – Я с удвоенным интересом изучаю изображение. – А где же кабина пилота? Правда, что они любое расстояние за две секунды проезжают?

Мнущийся у ворот Лютер сжимает пакет, тот громко хрустит.

Пол бегло оборачивается на звук и подходит к чертежу.

– Капсулы автоматизированы, – говорит он. – Вот здесь установлены эфирные преобразователи, – он указывает на выделенные красным элементы в носу и хвосте капсулы.

– Внутри? Зачем?

– Чтобы пассажиры выдержали перегрузки.

– Не легче ли было создать поле вокруг каждого отдельного пассажира?