Я попытался сообразить, что здесь делаю, но чем сильнее концентрировался, тем стремительнее мысли разлетались в стороны, точно косяк рыбы, который пробивала акула моей концентрации.
– Очнулся? – улыбнулся доктор. Он был уже не молод, но ещё не стар. – Ну что, храбрец, обскакал старушку?
– Гретта совсем старая… – пробормотал я.
В руках фельдшера щёлкнула головка ампулы. Он закрепил жгут на моей левой руке.
– Сегодня тебя за это не посадят, – сказал он, – но запомни, что за пределами этой разноцветной машины подобные уколы противозаконны, так что не привыкай.
Холодная игла пронзила кожу. Жгут ослабился. По телу мгновенно разлилось тепло. Свет сделался ярче, звуки мягче, стало вдруг как-то невероятно спокойно, и я начал своё плавное падение в забытье.
Крохотная бабочка отчаянно билась о потолок кабины вокруг неровно горящего осветителя.
Подёнка[9]. Она такая несчастная.
Насекомое всё громче и громче шебуршало полупрозрачными крылышками. Тень от них плясала у меня над глазами, каждый последующий взмах длился дольше предыдущего, и, наконец, меня накрыло тьмой, точно отбросив в воду, которая приглушала свет этого крохотного солнышка, заключённого в стекло под потолком.
– И пока я хлопотал над этой бедняжкой, таксист слинял. Потом выяснилось, что машина числилась в угоне, представляешь? Я теперь начинаю побаиваться такси. Мне почему-то кажется, что однажды это может повториться…
Собственный крик привёл меня в чувства. Пиная ногами одеяло, я упёрся руками в матрац и тут же повалился обратно на подушки – правое предплечье свела судорога боли. Прижав ноющую конечность к груди, согнув туловище и подобрав под себя ноги, я кое-как присел. Пульсирующую жаром правую руку от самого запястья до плеча стягивал бинт, огибал тело под левой подмышкой и несколькими тугими оборотами крепился на поясе. Через перевязку в районе локтя проступала кровь.
Заскрипели ступеньки, щёлкнул замок, дверь распахнулась. За ней стоял перепуганный Лютер. Он мялся на месте, не выпуская дверной ручки, порываясь что-то сказать. На нём не было куфии, и его бледная шея нарочито оттеняла загорелое лицо, делая кожу почти бронзовой.
– Привет… – наконец выдавил он.
Я попытался ответить, но горло пересохло до такой степени, что голос вырвался наружу тихим хрипом.
Ступеньки снова скрипнули, и в дверном проёме с таким же испуганным видом появилась миссис Трейд. Она положила Лютеру ладони на плечи и легонько подтолкнула его к лестнице. На безымянном пальце её правой руки сверкнуло обручальное кольцо. Лютер посмотрел на меня и, не найдя что сказать, спустился вниз. Его мама шагнула в комнату, тихонько прикрыла дверь, упёршись в неё спиной.
– Джейсон, ты… Не представляю, каково тебе сейчас… – дрожащим голосом произнесла она. – Я сама до сих пор не могу поверить в то, что случилось…
Цепляясь ногтями за клеточки бинта, я поднял взгляд на казавшийся таким далёким голос миссис Трейд, пытаясь осознать смысл сказанного ею.
«Что случилось? Почему всё не может просто обернуться сном?»
– Я хочу домой. – Я щипал себя сквозь бинт. – Когда мне можно будет пойти домой?
– Не знаю, малыш, – выдохнула она, до покраснения сдавив свои ладони, стараясь не расплакаться. Ей это не удалось. Отвернувшись, она поспешила выйти из комнаты.
Но зато я теперь знал. Знал, что больше никогда не вернусь в свой дом, что отныне прежний мир перестал существовать. Я остался один. Казалось, кто-то неведомый в одночасье перечеркнул всю мою жизнь. Я упал на кровать, и слёзы сами собой потекли из глаз.
Почему это случилось именно со мной? Почему с моими родителями? – Я не знал, получу ли когда-либо ответы на эти вопросы.
9
Запись № 1
11 июня 2009
Практически разучился писать правой рукой. Плохо сжимаются пальцы, а если приложить усилие, жутко ноет шрам. Пишу левой. Раньше для меня это не было проблемой, но теперь почему-то буквы выходят перекошенными.
Полицейский психолог просил начать вести дневник, но я делаю это не для него. Пошёл он к чёрту. Этот дневник он не увидит, да и наверняка уже перешерстил те, что лежали в моём письменном столе. Хватит с него и их.
Мне не нужно ни с кем делиться мыслями. Хочу, чтобы меня наконец оставили наедине с ними. Для этого совсем не нужен дневник. Отсчёт прошедших дней – единственное, для чего он сейчас полезен. Это не календарь с сейфом, но всё же лучше, чем ничего. Доверять своей памяти совсем не могу, как и не могу ограничиться лишь записями дат. Придётся писать что-то, известное лишь мне. Только так я смогу проверить подлинность хронологии.
Миссис Трейд. Она выглядит очень доброй и старается окружить меня максимальной заботой, но, похоже, я совсем перестал что-либо чувствовать. Я не могу сказать ей спасибо. Не хочу. Она всегда была добра ко мне и этим никогда не нравилась. Мне не нужно её участие. Она в упор не видит, что оно нужно Лютеру. Всегда было нужно. Вместо этого Анджела срывается на нём ещё больше, чем раньше. Невозможно любить чужих детей, презирая своих. Кажется, только собственный облик в глазах общественности не позволяет ей вести себя с другими, как с Лютером. Лицемерная мразь. Я бы ни за что не стал жить с ней в одном доме по собственной воле. Но куда мне податься? У меня нет родни, нет денег. Анджела лишила меня даже возможности попасть в интернат, корча из себя благодетельницу. Должно быть, она упивается всеобщим восхищением.
Но не только показная гиперопека миссис Трейд выводит меня из себя. Каждый день приходят полицейские. Они задают одни и те же вопросы. Я рассказал всё уже тысячу раз, но им этого недостаточно. Вижу по их лицам, что они хотят услышать совсем не то, что я говорю. Всякий раз, когда я говорю, что ОН схватил нож и ударил маму, детектив делает такое недовольное лицо, будто это я виноват в том, что его дело не движется с мёртвой точки. Но всё было именно так, как я говорю. Я помню всё. Когда детектив придёт сегодня, пошлю его к чёрту.
– Джейсон, к тебе пришла Кэтти. Может быть, всё-таки выйдешь, хотя бы ненадолго? – заглянула в комнату миссис Трейд.
– Нет. Не сегодня. Пожелайте ей хорошего дня и попросите больше не приходить.
Миссис Трейд покачала головой и ушла. В коридоре открылась соседняя дверь. Стук спешных шагов скатился по лестнице.
– Я ей всё передам, мам! – крикнул Лютер где-то внизу.
Кэтти. Она приходит каждый день. Я уверен, что придёт и завтра, даже несмотря на то, что я просил её не делать этого. Как же она меня бесит. Мне очень хочется, чтобы она не приходила. Хочется больше, чем чего бы то ни было сейчас. Я не могу позволить ей жалеть меня, хотя и не уверен, что Кэтти станет так поступать. Вообще не уверен ни в чём относительно неё. Даже не уверен, что ненавижу её. Такое ощущение, что она намеренно пытается всем понравиться, навязывает свою помощь, которая, может, и вовсе никому не нужна. Кто она такая? Откуда эти матьтерезовские замашки? Кэтрин Де’Нёв. У неё фамилия с вывески того ресторанчика, в котором любили бывать родители. Интересно, совпадение ли? Думаю, я был прав, назвав её тогда избалованной пустышкой. Привыкла получать всё, что ей хочется, вот и лезет ко мне, прикрываясь своими соболезнованиями. Не стоит её подпускать, всё равно я наскучу ей так же быстро, как и Лютер.
Запись № 2
12 июня 2009
За прошедшие дни дом Трейдов успели посетить едва ли не все жители нашего района. Они делают вид, что приходят невзначай, но я-то знаю – приходят в надежде увидеть меня, пожалеть, прикоснуться к горю, которого им никогда не испытать. Я словно местная достопримечательность. Поймал себя на мысли, что мне приятна эта жалость. Это отвратительно. Больше ничего не буду сегодня писать.
Запись № 3
13 июня 2009
Снова пришёл детектив. Он снова недоволен. Послал его к чёрту.
Запись № 4
14 июня 2009
Лютер. Ненавижу Лютера. Ненавижу за то, что не знаю, за что ненавижу. Может, он и правильно делает, что старается не давать мне с головой уйти в себя с этим дневником. Всякий раз, когда я выливаю всю эту черноту из себя в тетрадь, мне хочется вымыть руки. Лютер стремится меня расшевелить, пытается выглядеть бодрым и весёлым, но я-то знаю, что он боится подниматься ко мне и каждый раз его заставляет Анджела.
Миссис Трейд разрешила называть её просто по имени. Это было единственным, что я попросил у неё за всё время, и я знал, что она не откажет. Никакая она для меня не миссис. Просто Анджела.
Лютеру это не нравилось, но он ни разу об этом не заговорил. Он вообще никогда не озвучивает то, что его не устраивает. Угрюмый тихушник. За это его и ненавижу. Ни разу он не оспорил мои слова, хотя по его лицу видно, что он бывает ими недоволен. Ненавижу его и за то, что он пытается мне подражать. Демонстрирует перед Кэтти мои привычки, говорит с ней о моих увлечениях, а потом ещё обижается, что она мной интересуется. Двуличный болван. Такой же, как и его мамаша. Видит во мне соперника и пытается меня копировать. Неужели он думает отвлечь от меня Кэтти, став лучшей версией меня? Думаю, не играй он перед ней, а предстань таким, каков есть на самом деле, и у него бы шея затекла от её объятий. Они чем-то похожи. Та мечтает видеть целый мир улыбчивых и беззаботных людей, этот грезит такой же семьёй. Плевать на них, пусть сами разбираются, лишь бы меня оставили в покое. Приземлённые миролюбивые люди, пусть такими и остаются. Хотел бы я быть таким, как они. Лютер, наверное, на пол бы осел, узнав, что я с радостью готов поменять свою жизнь на его. Не нынешнюю. Сейчас мы практически в одинаковом положении. Я бы согласился обменяться нашими прежними жизнями, казавшимися такими несовершенными тогда и такими идеальными сейчас. Никогда не знаешь, когда ты счастлив. Понимаешь это, только когда время безвозвратно уходит. И всё же мне кажется, Лютеру бы не понравилось то, что он так неумело пытался копировать тогда. Я бы не пожелал и врагу своих мыслей, сомнений и страхов. Почему я не родился таким беспечным, как Лютер? За это его и ненавижу.
