— Заплатил я за твоих, Филаретушка. Полтора десяточка рубликов отдал. Сем-ко выходь, свободны!
— Ты, мил человек, откель меня знаешь? — изумился Филарет.
— Наслышан. Не токмо дурная слава бежит. Как собьёшься с денежками да будешь в Юрьевце, спроси Афоню Сбитнева, ево там все знают. Братовья мы с Афоней. Ему и возвернёшь должок.
— Ах, ты Боже ж мой… Всё сполню! Да я свечечку за твое здоровье поставлю! — радовался Филарет.
Изголодались Филаретовы скитники. Уже в дороге, в санях принялись грызть мёрзлый хлеб, благо делать было неча.
Погода портилась. Ехали то чистыми продувными боровинами, то виллявая дорога западала куда-то вниз в овражные лютоместья, столь заваленные снегом и с таким густым чернолесьем, что делалось почти темно под его мрачными сводами. Сверху из белёсой навеси туч всё пуржило и поддувало — опасались убродных заносов.
Приехали в Спасский монастырёк Балахнинской округи ночью. Тут, на лесной росчисти, пуржило гуще. Лошади устали, дымились парные бока.
Филарет сошёл с саней, размялся, ударил в привратное било.
Нескоро донёсся старческий слабый голос:
— Ково Бог даёт?
Филарет закричал обрадованно:
— Свои, Филаретовы монаси. Отец Иоанн из Арзамасу. Иосаф, Артемча тут ли?
— Инда заждались…
Натужно заскрипели мороженые створы крепких ворот, заскрипели сани, раздались из темноты зовущие голоса.
— Сюда, сюда лошадей вороти!
— Э-э… Да тут и девы… Замёрзли, чай, перепёлочки.
— Не без тово!
После в тёплых покоях своих перед сном игумен признавался Иоанну:
— Кабы вы завтра не появились, послал бы вершника с доношением к градскому начальству. Меня тут Иосаф сдерживал: пожди да пожди, а вы-то там в темнице, в насильном запоре…
— Не в велику муку всё это нам. Господь не попустил злу.
Рассолодевший от горячего ужина, от тепла игуменских покоев, Филарет сонно отозвался:
— За веру и пострадать почли бы за радость.
— Тако, тако! — признал довольный игумен.
Глава шестая
1.
Он сам служил литургию в храме, а когда настали минуты приобщения, велел приблизиться и поклониться до земли Пречистым Тайнам, а потом повторять за ним вслух молитву.
В маленькой зимней церкви монастыря горело много свечей, обращённые раскольники в белых холщовых одеждах со светлыми лицами, с распахнутыми глазами умиленно смотрели на Иоанна. Наконец-то они сподобились стоять в храме!
Его густой, торжественный голос возносил людей к престолу Всевышнего:
— Слава Тебе, Господи, яко дал еси нам обращение! Слава Тебе, Господи, яко не отринул еси нас грешних! Слава Тебе, Господи, Царь милостивый! Яко нас недостойных сподобил еси Святых Даров Твоих сих причаститися во исцеление и просвещение души и телес наших! Даждь нам, Владыко, и впредь Твоим Святыням причащатися, к просвещению сердец наших, соблюдать заповеди Твои…
Он видел, различал каждое счастливое лицо с амвона, чистые святые слёзы на них, расчувствовался сам и тоже заплакал…
После службы, после того, как снял священническое облачение и вышел к новообращенным, они готовы были на колени пасть в единой просьбе:
— Всю надежду на тебя полагаем и дальше во всём, отче!
— Через тебя мы, замерзелые раскольники, познали истину, имей же о нас попечение!
— Приклонил ты нас к церкви Христовой…
— Оставайся с нами, отец святой!
— Пребуду всегда духовно с вами, — кротко отозвался Иоанн, — постараюсь не прервать единения нашева, но должен поспешить к тем, к кому поставлен Господом. Поймите меня, любые. Вот он, Филаретушко-то ваш, провижу, вскорости будет награждён священством и понесёт свет Божий в дебри заволжские…
Одна из белиц жадно припала к руке, горячо шептала:
— Сухотку с наших душ снял!
Вечером того же дня прощались. Обращённые уговорили Иоанна поехать с Филаретом в Москву, чтобы свидетельствовать, что они пристали к церкви Христовой.
Иоанн подумал-подумал, вперёд заглянул и согласился.
Подъезжали к Переяславлю-Залесскому.
Городок внезапно открылся с холма.
Филарет освободился из тулупа с высоким стоячим воротом и едва на ноги не встал в пошевнях.
— Бывал, бывал я тут по заблуждениям своим! — едва не кричал он в лицо Иоанну. — Во-он там, со стороны Московской дороги Поклонная гора, видишь? Там — каменный крест утверждён, древе-ен…
Иоанн тоже приподнялся, подмял под себя солому, чуть свесился с саней — спина послуха на облучке и пристяжная закрывали от него вид на город. Но вот дорога свернула чуть вправо, и Переяславль предстал весь на берегу заснеженного Плещеева озера. Он казался единым монастырским двором, густо уставленным церквами с золотом крестов, что таяли в меркнущем вечернем небе.
— Там, со стороны Москвы — два монастыря: женский Федоровский, Иоанном Грозным основанный на память рождения своего сына Фёдора. Там же и мужской Никитский с мощами Никиты Столпника. Да, так вот боярин Никита усмирил крутой свой нрав под тяжестью вериг железных.
— Поклонимся завтра…
— А Питиримова-то обитель — вон она, на прежнем болоте. Эй, Нифонт, вороти вправо, вправо! Давай-ка заедем на поклон к игумену — давно ли знались… Да, прежде водили знакомство, — сознался Филарет. Сызмалу Питирим окреп в вере. Он — тутошний, переяславский родом. Единоверцы снарядили его в Стародубье, на польскую границу. Там, на Ветке, в Покровском монастыре он и пострижен с именем Питирима. Там и окреп в догматах…
— Как, где же ты с ним сошёлся?
— Вернули его свои на отчину, и тут он в ростовских лесах, в переяславских, а после и в наших, керженских, наставлял нас держать старую веру. Но потом-то отошел, предался никонианству. Тут царь его заметил и игуменом поставил.
Городок растворялся в сини позднего вечера, в домах уже зажглись огни.
Николаевский «на болоте» основан ещё в XIV столетии Дмитрием Прилуцким и разорённый поляками во время Смутного времени, покорял каждого своей видимой древностью, даже сейчас в сутеми белые храмы и братские келии будоражили воображение.
Назвались привратнику, тот побежал сказать о прибылых. Заскрипели промёрзшие воротные петли, раскинулись створы — въехали на монастырский двор, молодой послух принял лошадей.
После службы и вечерней трапезы игумен пригласил к себе в покои.
Питирим не скрыл радости, когда увидел своего старого знакомца по расколу.
— И ты прозрел, Филаретушка! — он неторопливо обошёл приземистого нижегородца, дружески похлопал его по плечу. — Извернулся, таки пересилил себя и — гоже! Через всё это и я, брате, тяжко, но прошёл.
Филарет едва ли не взахлёб начал рассказывать, как довелось встретиться с Иоанном, как монахов трёх заволжских скитов ввёл арзамасский отче в матерь церковь…
Игумен Николаевского Иоанна насторожил сразу. И первое, что подумалось: мирской он-таки человек. Какая-то мирская весёлость в его глазах. И потом излишне суетлив, без осанки…
Они были почти одного возраста. Питирим родился в 1665 году, Иоанн — пятью годами позднее. Но выглядел сорокалетний игумен много старше арзамасца, ибо жизнь будущего епископа нижегородского, а затем члена Синода — этого яростного, умного противника раскола, проходила с юных лет в тяжёлых исканиях и борениях, прежде всего с самим собой. Если Иоанн, рано пришедший в монашество по зову самой Богородицы, всегда полагался на волю Божию и дерзал в русле этой воли, то Питирим человечески расчётливо подвигал себя к намеченной цели, будучи и в расколе, и теперь в сане игумена официальной церкви. Знаток Священного писания, соборных постановлений, отцов церкви, богослужебных книг, истории православия — все свои обширные знания он хотел поначалу принести старообрядству, но именно эти знания и очистили разум монаха от пустых устремлений. Так он стал игуменом Николаевского монастыря потому, что хотел быть рядом с таким сильным ревнителем православия, проповедником и грозным обличителем раскольников митрополитом Ростовским Дмитрием, позже причисленным клику святых.
