Наконец сквозь белые саваны высоченных елей означился малый просвет, увиделся просвеченный золотистым солнцем ленивый дымок на боковине заснеженного дома, волнующе пахнуло жильём.
Филарет, сидевший копна копной в передке саней, подал знобкий голос:
— Приехали в свою палестинушку, слава Богу!
Видно, кто-то скараулил их приезд — монахи встретили Иоанна и Филарета за воротами скита. Всё жильё стояло огороженным плотным, давно почерневшим тыном. Встречавшие покорно склонились до земли, едва приезжие сошли с саней.
Отогрелись, наскоро отобедали, и тут же скитники ввели арзамасского игумена в крестовую келью, в которой отправляли молитвенное правило. Вечерело. Слюдяные окончины взблескивали то садящимся солнцем, то густой холодной синевой.
Последовала молитва. Расселись по лавкам, Иоанн пригляделся к собравшимся. Он давно уже привык говорить с людьми, знал, о чём взыскует душа этих заблудших. Перед ним сидело всего-то семеро монахов, одна монахиня, шестнадцать бельцов да три белицы.
Иоанн заговорил торжественно — понимал, что ждут от него сейчас.
— Братья и сестры! Истинно ли вы обращаетесь, просятся ли души ваши к нашей соборной церкви — ответствуйте! Помните: не горит свеча без фитиля. Верой ли в церковь вздымаете вы себя?
Скитники снопами повалились ниц, застучали лбами о чистые половицы моленной.
— Истинно, отче святой, истинно!
— Ну, благословен Бог наш, изволивый тако.
Один за другим поднимались скитники, чистыми глазами смотрели на Иоанна. Со всех сторон неслись к игумену вздыхающие молитвенные голоса:
— Приносим покаяние за свои отклонения и прегрешения!
— Алчем пищи духовной!
— Желаем исповедоваться и причаститися Святых Христовых Тайн.
— Ей, отче честной, желаем сподобиться…
— Молим Бога, да твоими молитвами, исповеданием святым отторгни нас от прельщения лукавого!
И все разом:
— Ка-а-аемса-а…
В радости Иоанн воздел руки.
— Спасибо за умиленные слова. Велики грехи наши, но и милость Божия пределов не знает! Да будут спасены души ваши, горят они чистою верой…
Не обошлось без вопрошений. Один из уставщиков скита задал — для иных и умудренных, два нелёгких вопроса. Но Иоанн, прежде чем отправиться в Заволжье, изрядно посидел за книгами и тотчас спокойно ответил словопроснику:
— Сказываю достоверное: ещё архимандрит Троице-Сергиевого монастыря Дионисий исправил в нашем «Требнике» чин великого освящения воды. Что было допрежь. Читали допрежь тако: «Освяти воду сию Духом святым и огнём»…
Уставщик вскинулся с лавки, вздернул вверх седую бороду.
— Так, истинно глаголеши. И — огнём!
Иоанн тихой лаской голоса ответил всем:
— А ведь Дионисий взял, да и упразднил слово «огнём». Сперва его сочли за еретика, но иерусалимский патриарх Феофан убедил, что слово «огнём» ошибкой вкоренилось в «Требник».
— Кабы мы это знали-ведали…
— Знайте же! А теперь о причастии. Да, установил наш российский патриарх Филарет преподносить мирянам святое причастие во образ Святой Троицы не троекратно, а единократно. Так ведь и этот обычай был поновлен по слову иерусалимского же патриарха Восточной церкви Феофаном. Когда сие случилось? До Никона! Знаю, для тех, кто отпал от нашей церкви — Никон такой-сякой еретик, но ведь ещё до Никона стали поправлять наши книги, и ведь начально-то никто противу этова не возражал, радовались обретению истин. Пошто же теперь многие противятся уложенным в прошлые времена новинам… По слепоте своей, по недомыслию!
Целую неделю провел Иоанн среди скитников — поучал их, испытывал твердость их намерений. Потом объявил:
— Напишите роспись, кто желает соединиться с православной церковью.
После этого Иоанн исповедовал каждого отдельно.
Неожиданно для него захотели отстать от раскола пятнадцать монахов соседнего Иосафова скита. Оказывается, в скором рвении послужить Богу, Филарет побывал у них и просветил братию, которая, впрочем, и сама уже искала путь к церкви. А потом явился Артемий Иванов, у которого в скиту проживало двадцать монахинь, и тоже просил присоединить своих пасомых к прочим. Иоанн исповедал и этих.
Собрал вместе Филарета, Иосафа и Артемия.
— Как священник я вас всех исповедал, а вот приобщиться вам Святых Тайн надо во храме. Поедем в Спасский монастырь на Кезе — ближе его обители нет.
— Это где же? — недоумевал Иванов.
— Балахонского уезда, Спасская Раевская пустынь…
Иосаф и Артемий со своими поехали вперёд, а Филарет и Иоанн со своими несколько задержались.
Хорошо было дремать в тепле новой шубы под монотонный скрип полозьев. За возницу сидел Дмитриев. Филарет тоже дремал. Позади на двух подводах поместились монахи и бельцы.
… Иоанн разом проснулся от страшного крика, храпа и ржанья лошадей, всполошных голосов. Он не успел подняться, не успел осадить высокий жесткий воротник шубы, как его кто-то рывком выхватил из саней. Только и увидел перед глазами заиндевелую от дыхания бороду, метнувшееся в сторону ражее лицо здоровяка. И тут же услышал плачущий крик Филарета:
— Святого отца не тро-ожь!
«Разбойники, кто же кроме…» — метнулось в голове испуганное. В длиннополой чернёной шубе, ухватившись за еловую лапу, он с трудом поднялся из сугроба и огляделся. Здоровяк с ражим лицом мял Филарета, топтал его треух. И ещё один, тоже кряжистый, сшибся на кулачках с Дмитриевым.
— Узнал, узнал тебя, злодея! — ревел под здоровяком Филарет, лицо его было в крови.
Иоанн наконец расстегнул верх шубы.
Развилок дороги… Всё тот же засыпанный снегом лес. И с хрипом рвущиеся из оглобель лошади, избитые, связанные монахи Филарета, визги белиц…
«Это ж закоренелые раскольщики со мщением!» — тотчас догадался Иоанн. Он распахнул шубу, сдернул с себя крест на цепи и бросился к главарю лиходеев.
— Бо-ога побойся! Вы что аки тати на божьих людей?!
И ражий мужик, увидевший перед собой священника, выпустил из рук Филарета. Тот с трудом поднялся — лицо и борода в кровяных натеках.
Другие нападавшие отстали от Дмитриева и монахов.
— Вороти, Осюха-а…
Главарь повалил Иоанна и Филарета в сани, ухватился за вожжи. Связанного Дмитриева бросили нападавшие на свои сани.
Ехали долго — два раза сворачивали куда-то. Главарь, нахлёстывая коня, всю остатнюю дорогу то яростно ругал, стращал страшными карами Филарета за его отступ от правой веры, то едва ли не слёзно просил его отстать от клятых никониан.
Избитых, измятых привезли их в какой-то большой скит на берегу небольшого заснеженного озера и затолкали в подклет новорубленного дома.
— Не шкни у меня, июда! — пригрозил Филарету свирепый бородач и закрыл подклет на замок.
Только на третий день наверху, в доме, началась ходьба, там зашептались, некто забухал простуженным кашлем.
Филарет в надежде, что его услышат, закричал:
— Никифо-ор! Есть он, Бог, поделом себя наказуешь. Ты ково мытаришь, ково в узилише держишь… Ты игумена арзамасскова под замок в ямище кинул. Солдат ждёшь, а?! Иосаф и Артемий теперь уже на Кезе, о-они расска-ажут. Смотри, грядет сюда царева расправа — сгубишь ты свой скит, опомнись. А мы в обрат не повернём!
Наверху зашумели, заспорили.
Филарет взялся ободрять закоченевших монахов.
— Служатся Никифорка!
Видно, и впрямь староверы испугались строгих властей: где-то через час-два тот же Никифор откинул дверцу на голбце и, бухая кашлем, объявил:
— Ты, еретик Филаретка, взноси пятнадцать рублёв за своих, тоды выпущу.
Кроме трёх рублей у Иоанна да двух у Филарета, денег ни у кого не оказалось, все сникли.
— Пятишную набрали, а боле нет! — крикнул Филарет.
— Поелику боле нет — сидите! — бухнул словами и кашлем Никифор и накинул на запертую дверцу тяжёлый железный крюк. — Одумайтесь, отступники!
Филаретовцы приуныли вовсе. И неизвестно, сколько бы они просидели ещё и чем бы закончилось это их сидение, как с улицы открыли кованую дверь в подклет и какой-то мужик, ласково улыбаясь, предстал перед узниками.
